В тени Холокоста. Дневник Рении - Рения Шпигель

Вы мне поможете, Булуш и Господь.

Я обещала, и вот пишу. День был такой же, как и все другие, я пошла к Норке, потом была дома, потом искала подарок на день рождения для Зигу. А когда пришла домой, там был Зигу. Он был очень любезный и красивый. Пожелал мне держаться и все пережить. Было очень заурядно, мы сидели за столом и разговаривали.

З. скоро ушел (сердитый из-за того, что я не захотела ему показать прошлый Новый год в дневнике). Но это неправда! Я знаю, что вроде внешне все было в порядке, было что-то подспудное. Кажется, З. поступал из лучших побуждений, но они постепенно остыли и… не знаю, но чувствую, что-то есть. Так продолжаться не может! Если мы решили действовать открыто, так тому и быть. Правда должна быть раскрыта! Потому что я знаю, что все неприятия, размышления, расспросы, подозрения – просто другая форма любви. Потому что нет такой мечты, в которой не было бы его. Теперь у меня поднялось настроение, потому что, может быть, я просто себя убедила. И мне стало грустно, о, как грустно. Я плакала и думала о Булчик. Хотела написать письмо, которое было бы воплем тоски! Мне так одиноко, как будто у меня нет никого, никого. Есть только Булуш, но так далеко. Я поняла, что все-таки мать и ребенок самые близкие существа. Я понимаю, что я для мамы то же, что для меня будет мой ребенок. Хочется плакать. Мне невыразимо грустно. Господи, сделай так, чтобы стало лучше. Я тоскую по какому-то теплу… Вы мне поможете, Булуш и Господь.

Письмо от мамы было теплым. Но я ничего не написала, я ждала, всегда жду теплого объятия, взгляда, но дул только холодный, морозный ветер. Он студил мне сердце, вызывал в глазах слезы. Хотела написать маме письмо, но передумала. Это письмо было бы таким криком боли, что принесло бы боль в сердце мамы. Нет, я лгу миру, что он мне безразличен, – это неправда! Мне больно, я просто корчусь от боли. Не знаю, это та незнакомая девушка, которая завоевала его положением и национальностью своего отца? Или то, что он об этом не говорил ни слова, или то, что он практически избегал меня две недели? Что? Всё!

Я говорила об этом с Ярошкой. Мы разговаривали как две подруги. Но между нами есть разница (даже не в возрасте), но в эмоциях: я люблю, несмотря ни на что, а она ненавидит. Но в одном мы согласны: мне нужно развлечься, мне срочно кто-то нужен. Я уже написала об этом Норке. Если это и не залечит рану, она зарубцуется. А потом… Кто знает, что случится потом? Сейчас такие времена, что надо думать о чем-то еще, о жизненных неурядицах, но я не могу. Может быть, я грешу. Знаешь, с каким отвращением я делаю альбом стихов к его дню рождения? Потому что Мацек мне сказал, что он об этом просил. Хорошо, но, прощаясь, надо проявить великодушие. В следующий раз я попытаюсь не влюбляться без памяти, относиться к этому легче, перебиваясь с хлеба на квас, и не углубляться. Но эта любовь меня затронула глубоко на весь год. Подумать только, 365 дней – и ни одного, когда бы я не думала о нем, совсем мало ночей, когда я не видела его во сне. А теперь все это так заурядно рассеется? В самом деле, все это должно было давно рухнуть из-за этого, в конце концов, он всегда глазел на каждую юбку, прости, не на каждую – на ту, что смотрела ему в глаза. Его обычно привлекали девушки, которых привлекал он. Он действительно мне однажды сказал, что чрезмерно отвечает на чувства, вероятно, отвечает и на заигрывания тоже. Этого я не знаю, но наверняка, разве я сама такого не испытывала? Но в этот альбом я напишу то, что чувствую. Я должна. Может быть, он меня поймет.

Не знаю, достоин он этого или нет? Скорее, да. Все-таки у меня было больше радости, чем грусти. До свиданья…

Очень печальный и слезливый день. Норуш, хотела тебе сегодня написать. Не о том – хотя я знаю, что это в прошлом, – «что я тебе друг для слез», но, видишь ли, так это происходит странно. Но ты думала когда-нибудь о значении этих слов? Когда у кого-нибудь тяжелые времена, да, тяжелые и печальные времена, когда нуждаются в утешении, они обращаются к самому близкому человеку, к своей матери – а у меня здесь матери нет. Я хотела написать о дружбе, но знала, что настроение у меня с утра изменилось. И? И мне остается снова плакать. О Господи, но на сердце тяжело! Слова – это только слова, и они ничего не говорят. Эту ношу не снимет ни письмо к матери, ни к тебе, дорогая Норенька, или даже стихи; эту ношу создали его слова. Так унизительно! Зачем я об этом спросила? Норуш, подумай только, у меня в сердце клинок, когда он там, больно, очень больно, но когда я пытаюсь его извлечь, еще больнее. А мысль о нашей дружбе кажется мне такой тихой гаванью, что я считаю ее святой. Ты можешь поверить, что он тогда это почувствовал? Но все же мне лучше. Можно сказать, что у меня два лица?

Вы мне поможете, Булуш и Господь.

День рождения! Дорогой Дневник! Мама! Норенька! Мне так хорошо! Мне так легко. Сегодня был его день рождения. Я ему подарила сборник стихов (при том, что он довольно симпатичный, и я почти в него влюбилась, пока делала), и он был так рад! Я не знала, что он ему так сильно понравится. Он был тронут. Я спросила, что бы он хотел, чтобы я ему пожелала. Он сказал: для нас – пережить эту войну и не разойтись, я тоже этого хочу? Что за вопрос, хочу я? Я хочу, чтобы мы вообще никогда не расходились. Как сказал З., стихи нас соединяют. Как хорошо, что он это понимает. Стихи – это что-то необычайное и неповторимое, они соединяют души и облагораживают, возвышают любовь. Господи, спасибо Тебе и пусть сбудутся мои мечты…