Собственная логика городов. Новые подходы в урбанистике - Мартина Лёв

Gehring, Petra (2007), Gebauter Nahraum und innere Fremde. Nachdenken über die Stadt // Busch, Kathrin/Därmann, Iris/Kapust, Antje (Hg.), Phänomenologie der Responsivität. Festschrift für Bernhard Waldenfels, München, S. 75–85.

Held, Gerd (2005), Territorium und Großstadt. Die räumliche Differenzierung der Moderne, Wiesbaden.

Löw, Martina (2001), Raumsoziologie, Frankfurt am Main.

Massey, Doreen (1999), Power-Geometries and the Politics of Space-Time, Heidelberg.

Waldenfels, Bernhard (1985), In den Netzen der Lebenswelt, Frankfurt am Main.

– (1997), Topographie des Fremden. Studien zur Phänomenologie des Fremden 1, Frankfurt am Main.

Weber, Max (1922), Gesammelte Aufsätze zur Wissenschaftslehre, Tübingen, 3. Aufl. 1968.

Windelband, Wilhelm (1894), Geschichte und Naturwissenschaft, Straßburg.

Wirth, Louis (1938), Urbanität als Lebensform // Herlyn, Ulfert (Hg.) (1974), Stadt – und Sozialstruktur. Arbeiten zur sozialen Segregation, Ghettobildung und Stadtplanung, München, S. 42–67.

Wittgenstein, Ludwig (1984), Philosophische Untersuchungen 1, (1952) // Werksausgabe in 8 Bänden, Bd. 1, Frankfurt am Main, S. 225–580 [рус. изд.: Витгенштейн, Людвиг (1985), Философские исследования // Новое в зарубежной лингвистике, вып. XVI, Москва, с. 79 – 128. – Прим. пер.].

Когда спрашивают, может ли город выступать в качестве самостоятельного объекта исследования для социальных наук, самое главное – это выяснить, что может означать слово “самостоятельный” применительно к такому объекту, как город. Если рассматривать город в качестве большого социального субъекта, то он большой лишь потому, что заимствовал эту величину у общества: все определения должны относиться к обществу, которое в этом городе живет и работает, чьи пути здесь пересекаются и которое здесь, так сказать, выходит на сцену. Подобным образом можно, несомненно, описать целый ряд разнообразных феноменов, которые составляют “городскую жизнь”. Но как только мы приступим к анализу действующих в нем сил, общество как актор протиснется на авансцену, а город отступит на задний план как декорация. Такое социальное понятие города сначала многозначительно подчеркивает специфику городской среды, но потом сразу же вновь подводит ее под более крупную категорию общества. Тогда получается, что урбанистика в конечном счете всегда будет сводиться к изучению акторов и сетей, которые обеспечивают городу как своему субстрату и назначение, и динамику.

Но, может быть, науку о городе можно было бы рассматривать и практиковать как некую особо холистическую науку, дающую своего рода сводную картину всех социальных систем и подсистем? О таком “интегрированном” взгляде наук о городе много говорилось[65]; он следует принципу видовой открытки, на которой тот или иной город представлен нашему взору в виде обозримой общей панорамы и целый мир, без изъятий, собран на маленьком куске картона, который мы держим в руке. Но конституируется ли город посредством такого “открыточного метода” еще и как научный объект? Если бы это было так, то нужно было бы задаться вопросом, почему экономическая наука, политология и правоведение, инженерная наука или литературоведение столько усилий кладут на то, чтобы дать определение некоторым предметным областям в реальности – а значит и в городе. Почему все эти дисциплины столь избыточно обстоятельны, если существует “интегрированный взгляд”, который к тому же имеет еще и моральное преимущество, поскольку “учитывает все”?

Оттого, что мы посмотрим на город как на видовую открытку, он еще не станет единым, поддающимся определению, чемто целостным. Наглядность этой картинки обманчива: на самом деле в ней царит некая неохватность и неконцептуализированность. Общая панорама города станет пригодной для научного изучения лишь после того, как удастся обнаружить в ней некий определенный статус, который, охватывая в определенном смысле все детали, все отдельные движения, как бы пронизывает весь город насквозь. Иными словами, этот статус должен быть чем-то “меньшим”, чем “всё”. Он должен обладать определенностью, чтобы иметь возможность определять. Если нам сегодня так трудно представить себе город в качестве самостоятельного объекта исследования для социальных наук, то это может быть связано с тем, что у нас завышенные ожидания. Когда урбанистика хочет быть некой тотальной наукой и метанаукой об обществе, она приводит к чему угодно, только не к городу[66]. Поэтому важнее всего было бы для начала сформулировать более скромные вопросы по поводу того, что это за статус – “город”. И тогда может выясниться, что речь идет вовсе не о какой-то всеохватной контекстуализации, а всего лишь о коррективе. Если быть осторожнее в своих ожиданиях, возлагаемых на город как объект изучения, то – и в этом основная мысль данной статьи – взамен у нас появится возможность выделить обстоятельства и эффекты, которые действительно будут “городскими фактами” (а не “социальными фактами”). Тише едешь – дальше будешь.

В данной статье собственная логика городской действительности будет возвращена в рамки старого вопроса – вопроса о необходимых предпосылках социальности. Специфика городской среды будет пониматься здесь как предпосылка, внешняя по отношению к социальности, – или, если использовать слово, к которому теперь относятся с подозрением, – как ее условие. Тот, кто в наше время заявит, что необходимо заниматься обусловленностью социальности, почти автоматически навлечет на себя обвинение в детерминизме. Такой приговор исходит из убеждения, что на любой вопрос об условии можно ответить лишь в том смысле, что условия “диктуют” акторам их поведение. Однако, поскольку совершенно очевидно, что подобный диктат абсурден, то и сам вопрос об обусловленности является бессмысленным и устаревшим. В рамках данной статьи нет возможности прослеживать историю теоретического изгнания вопроса об “условии”. Настоящей дискуссии о том, что могут собой представлять “условия” в современном мире, на мой взгляд, просто не было. Часто можно слышать разговоры о “социальных условиях”, но при этом едва ли кто-то заметил, что тем самым вопрос об условиях, выставленный за дверь, совершенно незаметно вернулся через окно[67]. Тот, кто говорит о внешних условиях, как правило, имеет в виду заданную природой среду обитания и включенность жизни в биотоп, или природно-пространственный контекст, а не те “миры”, которые в виде артефактов (невероятных с эволюционной точки зрения) выламываются из хода природного развития и вводят в круг условий человеческой жизни новые дифференциации, разрывы и сломы. Для таких миров имеется понятие “культуры” (или “цивилизации”), а также понятие “духа”, однако в сегодняшнем дискурсе эти понятия приписываются социальным акторам. Этому дискурсу трудно помыслить такие фактические обстоятельства, в которых соединяются объектный статус и дух. Поэтому всякое мышление приходит к разделению на “общество” и “природу”. При этом всё духовное относят к сфере человеческой, т. е. социальной (интер)субъективности, а объективности мира отводится лишь роль простой материальности или монотонных медленных шагов эволюции. Историческое творение превратилось в социальный акт, в то время как объективный мир не способен на какие-либо внезапные, невероятные, гештальтные повороты, разрывы и сломы[68]. Так мир превратился в константу, которая как бы стоически претерпевала протекание сквозь нее различных эпох “социальной истории”[69].