Солнце, вот он я - Чарльз Буковски

А что скажете про свой сценарий «Пьянь»?

На «Пьянь» я очень надеюсь — не потому, что мы с Барбе [Шрёдером] так долго за него боролись, а потому, что, по-моему, у нас родился недурной младенец. Но как нам это доказать? Это же трудно! Сами знаете, что сейчас происходит: инфляция, процентные ставки поднимаются на двадцать процентов… Очень не хочется это говорить, но мне кажется, если «Пьянь» должным образом поставить, кино выйдет лучше «Кукушкина гнезда»[122]. Реальнее будет, потому что в нем говорится о дурдоме, который вовсе не дурдом, а пациентов там не запирают.

В «Пьяни» есть сюжет?

Какой-то есть. И перцу в нем хватит — публика от попкорна не оторвется. Развлекает. Я пытаюсь записать то, что происходило тридцать лет назад, — все это великолепие. И сюжет оригинален. Я никогда ничего об этом не писал. Там речь о трех-четырех ночах в моей жизни, когда мне было двадцать четыре, и девяносто три процента этого случилось на самом деле.

Каков лучший комплимент вам от мужчины-читателя? И каков лучший комплимент от женщины?

Читательницы одинаковы. Если я выступаю на чтениях, они подходят и говорят: «Я вас выебу». Мужчины такого не говорят — они говорят: «Эй, мужик, ты клевый!» Поэтому читательницы возбуждают меня несколько больше. Но мужчинам я, кажется, больше нравлюсь.

В книгах вы постоянно говорите о своем сексуальном удовольствии, но мы не знаем, каково женщинам заниматься с вами любовью…

Ну конечно, я начинаю с собственного удовольствия, а если что-то остается, пусть забирают. Когда я удовлетворен, все заканчивается. Десять секунд — и все. А иногда три-четыре, и никакой прелюдии. Только и всего: иди сюда, давай с этим покончим, чтоб не мешало смотреть телевизор. Вот так я это и делаю.

Стало быть, Джонни Карсон — хорошее завершение?

Джонни Карсон после секса? Временами даже лучше секса; временами нет. У всех бывают скверные ночи.

А вас разве не заботит, каково женщинам заниматься с вами любовью?

Вы про хренотень с сексуальной эмансипацией? Ну ладно, иногда я старался изо всех сил: долгая прелюдия, я знаю, где у них клитор, я все это знаю, знаю.

А собственная репутация вас не беспокоит?

Героя-любовника? Нет, если им не нравится то, что я делаю, они уходят к другому — как оно обычно и бывает. Пусть другие им прелюдии разыгрывают.

Это правда, что вы начали писать «Женщин» после нескольких лет безбрачия?

Нескольких? Да лет десять-двенадцать — вот сколько у меня не было секса. Сперму нужно перезаряжать. Или, может, мне всегда было известно, что от женщин больше всего хлопот.

Но вы должны были пройти через этот опыт, а потом начать спать с женщинами снова…

Потому что я считал: если ты писатель и живешь двенадцать лет без женщин… можно много чего написать, но вот если тебе недостает другой половины человечества — ты не полностью человек, тебе вообще невдомек, что происходит, так? В смысле, равновесие нужно. Если хочешь писать про женщин гадости, сначала надо с женщинами пожить. Вот я с ними и живу, чтобы их критиковать.

Думаете, так ужасно было двенадцать лет без секса? Я готовился к той буре женщин, что потом налетела. Может, и знал, что так все и будет. Сознательного решения я не принимал: так сложилось, в жизни всякое бывает. Я впервые поебался в двадцать три. Теперь мне шестьдесят один, а в последний раз это случилось год назад.

В самом деле? Почему?

Так я лучше вычисляю победителя на скачках. Для меня секс — как бутерброд с арахисовым маслом.

Как по-вашему, что происходит, когда люди достигают какого-то возраста и секс для них уже невозможен? Такого человека нельзя любить? Почему столько шума из-за секса? Кроме секса, ничего нет, что ли? Мне и на велосипеде нельзя покататься, не думая о сексе? Я что, нечист, если не думаю о сексе? У меня с мозгами непорядок, если пятьдесят процентов времени не хожу со стояком? Я ничего против ебли не имею, но мне кажется, ее нельзя переоценивать.

Люди думают, что я на сексе повернут. Я ебся — и ебся хорошо, и я хорошо писал про еблю, но это не значит, что ебля так уж важна Я выеб много женщин, я ебся и пил, пил и сексовал и вот, пия и сексуя, обнаружил, что в этом нет ничего особенного.

Людей сюда тянет, они говорят: «Эй, Буковски, давай напьемся, я блядей приведу». Меня это не интересует: «Эй, да ебал я твоих блядей». А они думают, что это важно. Не я про это заговорил. А все потому, что я хорошо пишу о сексе, но я так же хорошо мог бы писать и о яичнице, только о ней я не пишу.

А что вы мне можете рассказать об этой книге про детство, которую вы сейчас пишете?

На три четверти закончена. Мой редактор говорит, что лучше я еще ничего не написал. Но она не завершена. Это роман ужасов, и его писать было сложнее прочего. Из-за того, что он очень серьезный, я старался сделать его посмешнее, чтобы скрыть весь ужас своего детства.

Действительно роман ужасов?

О да. С заглавной буквы «У». Почему? Вас когда-нибудь пороли ремнем три раза в неделю с шести лет до одиннадцати? Вы знаете, сколько это порок?

Это ваш отец так?

Да. Но понимаете, то была хорошая литературная подготовка. Порки ремнем — они меня чему-то научили.

Чему они вас научили?

Печатать на машинке.

Какая связь?

Связь такая, что, если тебя достаточно долго и достаточно крепко бьют, в тебе вырабатывается склонность говорить именно то, что имеешь в виду; иными словами, из тебя вышибают все притворство. Если выживаешь, то, что осталось у тебя внутри, — обычно подлинное. Тот, кого в детстве строго наказывают, может через это стать довольно сильным и хорошим — или обернуться насильником, убийцей, закончить дни свои в дурдоме или еще где заблудиться. Поэтому видите: мой отец был замечательным преподавателем литературы — он научил меня, что значит боль. Боль без причины…

Этим, наверное, и объясняется, почему вы пишете в одиночестве, не вступая в контакт с людьми? Именно поэтому вы пишете?

Само собой, никто не знает, почему они стали писателями. Я лишь говорю, что отец преподал мне жизненный урок, обучил меня определенным аспектам жизни, людей. И такие люди есть — я встречаюсь с ними каждый день, когда вывожу машину на трассу.