О Шмидте - Луис Бегли

В конверте ты найдешь чек на оплату задатка в «Нострадамусе». Знакома ли ты со знаменитой книгой предсказаний, которую написал в XVI веке философ, чьим именем, как я понял, назван ваш ресторан? Пожалуй, забавно было бы тебе посоветоваться с этой книгой. А может, и благоразумно. Мне сделать это за тебя будет непросто, поскольку в бриджхэмптонской библиотеке этой книги нет. Кстати, надеюсь, что Джон в деталях изучил список того, что включено в эти двести долларов.

Ты права — в моем календаре нет никаких планов на 20 июня, так что я рассчитываю приехать.

Поскольку я еще не умер, ты, очевидно, не сможешь забрать наше с мамой серебро прямо сейчас. Я пошлю тебе подсвечники, подносы и что там еще было у тети Марты. Ты, наверное, не помнишь, но столовое серебро Марты мама подарила на свадьбу одной из своих помощниц. Это было лет пять назад. По той же причине — я еще жив — я просмотрю твой список мебели и решу, что смогу отдать, не нарушая привычного вида комнат. Надеюсь, Мёрфи объяснил Джону, что, выкупая твое право, я приобретаю и все находящееся в доме имущество — то есть ты лишаешься прав на него и после моей смерти, ведь до тех пор оно и так принадлежит мне. Все это включено в сумму, которую я плачу. Надеюсь еще, что Мёрфи сказал Джону, что деньги уже приготовлены. Мы можем завершить наше дело в любое время, когда вы только пожелаете.

Не помню, что ты говорила мне по телефону про ваши с Джоном планы на будущей неделе. Если захотите приехать на выходные — буду только рад, но лучше предупредите меня за несколько дней. Возможно, в будущем у меня появятся обязательства.

Твой отец.

Послать ли копию Шарлоттиного письма Ренате, спрашивал себя Шмидт. У нее уже есть та кассета, если будет еще и это письмо, она сможет со временем собрать настоящую коллекцию. Но в итоге ничего не послал: ему стало стыдно.

Очередная среда, и у Кэрри выходной. Два дня до начала весны. Форзиции, растущие крупными купами на лужайке у заднего крыльца Шмидта, стоят в цвету. С каждым годом они как будто все ярче. Распускаются крокусы и нарциссы. В пруду за полем Фостера кричат дикие гуси, и примерно каждые полчаса раздается хлопанье сильных крыльев: стая, в беспорядке поднявшись с воды, улетает к океану, выстраиваясь на лету клином. Это просто дурацкая шутка, вроде вчерашнего парада толстых, посиневших от холода девчонок в честь дня Святого Патрика: гуси не собираются никуда улетать. Они покружат в небе и вернутся на пруд, туда, где они вылупились из яиц и где умрут. Как пьяницы, что после закрытия последнего бара, пошатываясь, бредут по Третьей авеню к станции метро на 86-й Улице и мочатся на железные шторы магазинов.

На крыльце хорошо. Только раз в неделю Кэрри может вот так посидеть с закрытыми глазами, подставляя лицо слабым солнечным лучам. Шмидт спрашивал себя, стоит ли ей так много работать и не предложить ли ей дополнительный доход. Но не нарушит ли это равновесия, стоит ли рисковать и что-то менять? Кэрри лежит в шезлонге. К нынешнему дню она успела перемерить, наверное, всю Шмидтову одежду. Этот толстый вязаный белый свитер ей очень к лицу. В нем она выглядит еще экзотичнее, чем всегда. Дремлет? Проснувшись утром, они отчаянно занимались любовью, Кэрри довела его почти до изнеможения. Вечером накануне они легли поздно, и Кэрри слишком устала. Ей пришлось заезжать в Сэг-Харбор — завезти какую-то посылку для Брайана. Утром, когда Шмидт спустился на кухню приготовить завтрак, этот парень уже сидел там. Он мог бы и сам забрать посылку и не заставлять Кэрри мотаться туда-сюда среди ночи. Если только не… Если Шмидт спросит Кэрри, она скажет ему больше, чем он хочет знать. У Брайана и Кэрри эти телодвижения, должно быть, столь же монотонны, как забавы гусей на пруду. Всего два часа назад она шептала, уткнувшись губами в сгиб его локтя: Шмидти, я твоя. Так, так, возьми меня! Так чего ему еще нужно?

И ничего, что она не пришла на кухню вместе с ним, не запускала рук, дразня, ему под пижаму. Считается, что Брайан ничего не знает. Просто Шмидту якобы понадобился кто-то в доме — человек, у которого мозгов побольше, а скорость поменьше, чем у полек. Не вместо них, а чтобы следил, сделаны ли нужные закупки, политы ли цветы и все такое. За это Шмидт выделял комнату с ванной, а если выпадет какая-то дополнительная работа, за нее будет немного приплачивать. Кэрри сказала Брайану, мол, этот старикан ест в «О'Генри». Выгодное дельце. И живет совсем недалеко от ресторана. Летом будет пускать меня поплавать в бассейне, когда не купается сам. Никому не будет лучше, если Брайан сбесится. Чтобы сгладить перемену и, как был уверен Шмидт, чтобы оставалось место, где Брайан мог бы трахать ее не в Шмидтовом доме, не на заднем сиденье своего пикапа и не у приятеля в Спрингсе, куда она не поедет, опасаясь группового изнасилования, Кэрри пока не отказывается от комнаты в Сэг-Харборе.

Брайан, художник и на все руки мастер, обладает ценным качеством: если нет особого повода для разговора, он молчит и, казалось, не возражает, если Шмидт молчит тоже. Если его о чем-нибудь спрашивают, он отвечает вежливо, говорит мягко, как ребенок, скрадывая окончания слов. Должно быть, прежде чем он уехал во Флориду, мама успела научить его избегать плохих выражений и говорить обдуманно. Может показаться, что Брайану лет шестнадцать, а между тем ему, должно быть, под тридцать. Сложение у него совсем не мальчишеское: невысокий, но крепкий; наверное, он не забывает каждое утро пять минут позаниматься на турнике. Впечатление создает скорее нежный овал лица и щеки в золотистом пуху, которые так легко покрываются краской. Слегка неуместными кажутся маленькая серьга в ухе и хвост, в который он собирает свои длинные светлые волосы, браслет из фальшивого слонового волоса, обгрызенные до мяса ногти и что-то неприятное во взгляде. Сначала в этом взгляде читается искреннее «Кто? Я?» простодушного Малютки Эбнера,[48]но от внимательного наблюдателя не ускользнет, что белки Брайана на самом деле желты, и он никогда не смотрит собеседнику в глаза. Он смотрит в сторону, искоса. Выглядит ли он приятнее в столярных защитных очках? Трудно сказать. Свое ремесло Брайан рассматривает как способ заработать на хлеб, не более. На самом деле он художник. Он привозил показать Шмидту свои картины. В этих громадных холстах, покрытых тантрическими узорами, несмотря на их полную банальность, тоже было что-то тревожное. Мальчишка питал слабость к ядовито-зеленому, фиолетовому, розовому и лиловому. Ну и что с того? Неужели дружок Кэрри обязательно должен быть из ордена «Череп и кости»?[49]

Однако не пора ли завести разговор? Брайан, у тебя сегодня выходной? спрашивает Шмидт. Или дела не идут? Спад, должно быть, ощущается даже в Саут-Форке?

Он ощущается, Альберт. Что-то ужасное.

Еще одно подкупающее качество Брайана. В девяти случаях из десяти люди его сорта тут же переходят на ты и обращаются по имени — как механик из гаража, который звонит сообщить, что масло залито. Но Брайан оказался не таким. Все «мистер Шмидт» да «мистер Шмидт». Когда Шмидт, ища его расположения, попросил отбросить «мистера» и пользоваться удобной уменьшительной формой его имени, Брайан, по-детски смутившись, пролепетал: Ой, я так не могу. Это так неуважительно звучит! Не возражаете, если вместо этого я буду звать вас Альбертом?