Семь корон зверя - Алла Дымовская

Девчушки без напряжения и видимых мышечных усилий проволокли стрелка по темному коридору и вверх по каменной лестничке, хотя дядька он был здоровый и к тому же нарочно загребал пол носками говнодавистых ботинок. Очутились, судя по блестящим в ночном фонарном свете донышкам развешанных всюду кастрюль, в кухонном помещении. А там, успел удивиться киллер, уже расположилась пропасть народа. И самого разномастного. Несколько немирных, несмотря на отсутствие громоподобного телосложения, мужиков, один барином единственный сидел в центре. Рядом стояли две девицы с полубезумными глазами и чуть что не облизывались, глядя на связанного стрелка. «Извращенки», – отчего-то подумал о них киллер, и оптимизма у него еще поубавилось. Вся публика выглядела на редкость странно – какой-то недоделанный молодняк и с ними дядька Черномор. Особенно если припомнить, как давеча Черноморовы сопливые витязи скрутили самого неуловимого стрелка. Да что там скрутили, а вычислили и нашли!

Девчонки не зло, но сильно толкнули стрелка на твердый плиточный пол, но он не протестовал, наоборот, остался лежать на спине, надеясь, что для здешних детишек еще живы дворовые правила чести, по которым лежачего не бьют. К нему тут же подскочили и склонились низко двое парнишек, от которых так и несло голубизной. Подняли под руки, посадили, не жестким рывком, а так, словно мягкую куклу. «Будут допрашивать!» – догадался киллер и немного приободрился: все же выходило, что дело его не вовсе гиблое, если с ним решено вести разговоры, мордобой пока не предвидится. Но первый же вопрос, адресованный вовсе не к нему, убавил стрелку радужного настроения и вызвал неясные, но крайне нехорошие ассоциации.

– Ну и кто первый будет? – скучным голосом осведомился жердяистый детина с объемистым пластиковым мешком непонятного назначения в руках.

Далее последовала легкая и не очень оживленная перепалка голосов, которая постановила: пусть первый будет некий Мишка, после неведомый Сашок, который уж очень ослаб и оттого может точно не попасть, а говорили ему не тянуть и правильно питаться. А после уж Стас поднесет хозяину. «Чего поднесет-то? – спросил самого себя вконец затурканный киллер. – Пить, что ли, в честь моей поимки собрались, дурачье?» Если так, то для стрелка выходило очень даже фартово. С нетрезвыми людьми беседу вести в его положении было предпочтительнее, да и реакция у пьяного не та, что у трезвого. Стрелок поднял глаза, посмотрел прямо перед собой на сидящего в центре, явно старшего Черномора, попросил взглядом, но не без достоинства, о снисхождении и уважении к своему классу и послужному списку. Черномор в ответ улыбнулся даже почти сочувственно, будто видел стрелка насквозь и понимал все его проблемы, а после небрежно махнул рукой кому-то из присутствующих.

К стрелку тут же подошел один из нехорошего вида парней, опустился рядышком на коленки и обнял одной рукой за голову. Наклонил, словно собираясь поцеловать. «Все же голубые извращенцы», – с брезгливой тоской заключил про себя киллер, но до конца печальный вывод додумать не успел. Шею, у самой ключицы, пронзила в двух местах резкая и зловещая боль, и дернулся бы, да тело будто попало в железные тиски, не шелохнуться. Перед глазами поплыло, закачалось, но стрелок был еще жив и в сознании и успел увидеть, как детина с мешком склонился к его лицу и в развернутое пластиковое чрево бьет его собственный артериальный фонтанчик крови. Но киллер уже не пугался ничего. «Хорошо, что без мучений», – в последний раз покойно и неземно подумалось ему.

Тело определили в соседнее с бетонным чуланчиком помещение, оборудованное в мини-крематорий по последнему слову техники с вытяжками и фильтрами. Ни одежду, ни дорогие часы никто трогать не стал, покойного не обыскивали, но и не отпевали, просто положили внутрь печи и дали огню сделать свою работу. Если стрелок мог видеть всю процедуру с неба или из иных полагающихся ему мест пребывания, то собственные похороны ему, несомненно, понравились.

Назавтра, после удачного завершения операции и расправы над стрелком, хозяин объявил общий и чрезвычайный сбор. По такому случаю были вытащены из комодов и шкафов ставшие традиционными цветные шейные платки, чем обозначилась важность предстоящего мероприятия. Ритка безуспешно, применив весь свой арсенал уловок и подходцев, пыталась вызнать у «дорогого Мишеньки» повестку таинственного заседания, но ее любимый молчал как рыба и только загадочно, но по-доброму усмехался, словно заботливый отец, приготовивший ненаглядному чаду подарочек, но прежде времени не желающий портить впечатление.

Вечером, когда все, принарядившись, собрались в большой гостиной, Ян Владиславович, не вдаваясь в патетику, озвучил перед всей общиной предложение Шахтера о переезде. Реакция ребят на услышанное была самой разной, но лишь варьировала положительные оттенки. Миша особых эмоций не проявил, хотя переездом был доволен – ему еще в отличие от хозяина было куда расти. К тому же о предложении знал он заранее и оттого съел свой кусок пирожка раньше остальных. Тате и Лере было все равно, в каком именно городе будет стоять их дом, но прельщали новые интерьеры, хлопоты и магазины. Хотя сам переезд внушал и опасения: сколько всего упаковать и отправить, да чтоб не перебить! Охотник, предвкушая новые беспредельные угодья, про себя только облизывался. Фома развел мерехлюндию про повышение культурного уровня общинного населения в связи с адаптацией к столичной жизни, благо что сам был родом из Москвы, где и доселе имел дальних родственников, оставшихся на родной земле после массового исхода собственной родни в райские кущи американского империализма. Обещал музеи и театральные походы, пока не осточертел и не был вынужден заткнуться. Взгрустнулось только Максу и прильнувшему к его плечу Сашку. Жаль было и уютной квартирки, служившей им гнездышком и свидетелем их любви с самого ее романтического начала, и южного маломерного, как кухня в хрущобе, городка, будто сшитого по мерке их камерно звучащей жизни. Но они были еще достаточно молоды, чтобы не устрашиться перемен, особенно если у тебя в запасе вечность и ты толком еще не видел даже собственной страны. Больше всех, не таясь, радовалась мадам Ирена, мысленно уже примеряя на себя и столичный бизнес, и столичную тусовку. Блеск нарядов и шеренги кавалеров и мощная, нерушимая поддержка за спиной, готовая вывести ее к вершине женского успеха. Ян Владиславович считал амбиции мадам пустой тратой времени и, не стесняясь, сказал Ирене об этом в глаза, предсказывая, как скоро, максимум лет через пятьдесят – семьдесят, ей надоест такая мышиная возня. Но, пока было ново и ничего не надоело, мадам собиралась вкушать радостей от жизни, имея все же негласной целью свое окончательное место подле хозяина.

Рита тоже радовалась своему возвращению в Москву, но тихо и умиротворенно и как бы секретно про себя. Хотела увидеть вновь и маму, и братишку, и даже отчима с его собаками. И главное, показать им Мишу – свою самую большую жизненную удачу. Последнее время она часто писала письма домой, пусть полуправду, но домашние верили ей, судя по ответам, так как ни за что бы не поверили, открой она им, как обстоят дела в ее нынешней действительности. Дома знали уже и про Мишу, и про хорошую работу и благодарили за деньги, которые она время от времени отсылала в Москву. К тому же хозяин и сам, и через Мишу побуждал Риту учиться дальше чему-нибудь полезному для семьи, и вот теперь в столице ей будет доступен любой, самый заоблачный вуз.