Буржуазное достоинство: Почему экономика не может объяснить современный мир - Deirdre Nansen McCloskey

в одном важном историческом факте: ни в движении английских рабочих, ни в судьбе фабричных рабочих, ни в результатах машинного производства, ни в ложном сознании рабочего класса. Например, великий историк-марксист Эрик Хобсбаум, гордый член Коммунистической партии Великобритании вплоть до ее роспуска в 1991 году, признает, что историческая наука Маркса и Энгельса была по многим пунктам "тонкой". Ни один серьезный историк-марксист, пишущий на английском языке, такой как Хобсбаум, Кристофер Хилл или Э.П. Томпсон, не опирался в поисках исторических фактов на Маркса.

Это не какая-то особая марксистская вина. То же самое можно сказать и о других практиках чисто философской истории до того, как факты стали, наконец, массово приходить после полной профессионализации истории, в двадцатом веке. Локк, Юм, Руссо, Смит, Гегель, Маколей, Тённис, Дюркгейм и даже, в позднейшем смысле, Макс Вебер по многим пунктам, и еще позже Карл Поланьи (и, что менее оправдано, многие недавние последователи Поланьи, которым следовало бы читать научную историю, написанную с 1944 года, которая перевернула большинство исторических представлений Поланьи), более или менее неправильно оценивали исторические факты, причем, как правило, одинаково неправильно. Было бы глупо полагаться в своем понимании прошлого в основном на Поланьи или Вебера, или даже на моего любимого и либерального Маколея, или даже на моего обожаемого и либерального Адама Смита. Но люди так делают. И поэтому теория капи-тализма, которую образованные люди до сих пор носят в голове, возникла из антибуржуазной риторики Поланьи, Маркса, Бенедикта, Аристотеля. Она экономически ошибочна. И дело здесь в том, что она ошибочна и с исторической точки зрения.

 

Книга Макса Вебера "Протестантская этика и дух капитализма" 1905 г. стала источником огромного количества литературы. Что, по-видимому, очаровало людей в этой книге, так это то, что она сочетает идеалистическую направленность на "дух" с материалистической и марксистской направленностью на накопление. Результатом интеллектуальной диверсификации Вебера стало то, что защитники Вебера продолжают появляться, несмотря на неоднократные выводы о том, что его связь позднего кальвинизма с Великим фактом (гипотеза, от которой он сам, похоже, отказался после 1905 г.) не очень хорошо работает. Например, экономист Дж. Брэдфорд ДеЛонг в 1989 г. написал характерную для него блестящую защиту веберианской гипотезы против либертарианского представления о том, что свобода - это хорошо, и поэтому страны придут к наилучшему стандарту, если просто позволить людям заниматься этим делом. В 1989 г. он показал, что католицизм убивает предприимчивость, в частности, в Ирландии, Испании и Португалии. Напротив, "в семи странах с преимущественно протестантскими религиозными институтами уровень дохода на душу населения в 1979 году был выше, чем в остальных семи странах". К сожалению для веберианцев и для ДеЛонга, с 1979 или 1989 года Ирландия, Испания и Португалия стали экономическими чудесами либеральной экономической политики. Ирландия - самый яркий пример либерализма, с очень низкими корпоративными налогами, и поэтому она прошла путь от одной из беднейших стран Европы в 1979 году до второй по величине реального дохода на душу населения в мире в 2002 году. А ирландские католики по-прежнему ходят в церковь, причем в гораздо большем количестве, чем номинально протестантские британцы или шведы.

Миф о капитализме гласит, что бережливость буржуазии заключалась именно в отсутствии цели, отличной от накопления ради него самого, исключительно в неугомонном стремлении к наживе. Как заявил сам человек в 1867 г., капитализм предполагает "накопление ради накопления, производство ради производства". "Накопление, накопление! Это Моисей и пророки!" Так говорил левый экономист, мой заблуждающийся, но княжеский знакомый покойный Роберт Хейлбронер (1919-2005 гг.): "Капитализм с первых дней своего существования был экспансивной системой, системой, движущей силой которой было стремление к накоплению все большего количества самого капитала".1 Так же и Вебер в 1905 году: "Summum bonum этой этики - зарабатывать все больше и больше денег. . . . Приобретение... [является] конечной целью жизни". Здесь Вебер, вопреки своим громогласным высказываниям, цитированным выше, перепродаёт Маркса, от денег к капиталу, от капитала к деньгам. Правда, в "Протестантской этике" мастерство приобретения предполагается как "выражение добродетели и мастерства в призвании". Но в историческом плане инновации не были умением накапливать. Воображение не было беспокойным стремлением к наживе. Социально выгодная оригинальность не была долгом по призванию. Что сделало нас богатыми, так это новая риторика, благоприятствующая беспредельному новаторству, воображению, бдительности, убеждению, оригинальности, с индивидуальным вознаграждением, часто выплачиваемым монетой чести или благодарности, а не индивидуальному накоплению, беспокойному возбуждению, или простому долгу по призванию, которые являются древними, рутинными и нетворческими. Хотя зачастую это хорошие вещи.

Это не означает, что Реформация, и даже конкретно кальвинизм, не повлияли на рост инноваций. Но это влияние, вероятно, было меньшим через доктрину предопределения, чем через способ управления некоторыми протестантскими церквями. Основная идея реформатских и анабаптистских церквей заключалась в восстановлении христианства в том виде, в каком оно, по их мнению, исповедовалось в I-II веках, до возникновения государственной иерархии епископов. Католическое (а также лютеранское и англиканское) представление о необходимости иерархии должно было быть вытеснено представлением о том, что Бог обеспечивает руководство священством всех верующих. Крайним случаем было Общество друзей (известное своим врагам как квакеры), которое в самом своем названии воплощало конгрегационное или, более того, индивидуальное представление о церковном управлении. Отсутствие церковной иерархии у более радикальных протестантов (повторяю, не у лютеран или англикан), возможно, привело к мысли о том, что иерархия не нужна не только государству, но и экономике. Ранние модернисты, как показывает взаимная резня в ходе Религиозных войн, с тревожной готовностью навязывали свои религиозные идеи другим, причем эта готовность распространялась на все социальные слои. Нет ничего удивительного в том, что индивидуальное или общинное управление церковью, в отличие от иерархии конфессий, возглавляемых епископами, научило людей заниматься бизнесом - многие стали пастырями, которые раньше были овцами. Но обратите внимание на отличие от гипотезы Вебера о психологических изменениях, вытекающих из доктрины предопределения. Джойс Эпплби, которой следовало бы знать больше, в своей недавней книге излагает общепринятую точку зрения: "Протестантские проповедники вызывали сильное личное беспокойство, подчеркивая, что спасение каждого человека непрочно" (как будто Савонарола или отцы Десерта не проповедовали то же самое с противоположными экономическими результатами). Она продолжает пересказ Вебера: "Это способствовало развитию интереса к Провидению, когда верующие внимательно изучали [экономические] события в поисках ключей к дьявольским намерениям, ... [что] превращало процветание в свидетельство Божьей благосклонности". Однако подобная связь между кальвинистской ортодоксией и бизнес-психологией неоднократно разрушалась со времен Вебера (повторюсь: он сам отказался от этой гипотезы после 1905 г.). Квакеры не придерживались доктрины, вызывающей тревогу, но были