Боевые девчонки. Демон Биафры - Точи Онибучи

Поймав на себе взгляд Онайи, Чинел пристально смотрит на нее. Ее лицо смягчается.

– Поскольку программа приостановлена на неопределенный срок, мы не сможем восстановить наши команды.

– Правительству Биафры, или кто там наверху отдает приказы, мы до сих пор, наверное, зачем-то нужны.

– Ты же понимаешь, в каком мы состоянии, Онайи. Какое еще задание мы можем выполнить?

Онайи замолкает. Потом смотрит на абдов и говорит:

– А Голиб у себя в комнате?

– Что ты к нему привязалась? – рявкает в ответ Чинел, не отрываясь от своего риса с тушеным мясом.

Взглянув на нее, Онайи молча убирает свой поднос.

Она не знает, почему поведение Голиба так тревожит ее. Они никогда не были близки, он был абдом Джиники. И вообще, повезло, что Агу жив и здоров после всего, что случилось. Может быть, ей нужно знать, что происходит после смерти сестры. Может быть, нужно знать, что будет с Агу.

– Может быть, просто меня тянет к сиротам, – бормочет она себе под нос по пути к спальням абдов.

Спальня Голиба выглядит точно так же, как у других абдов. Ни украшений, ни игрушек, ни инструментов, ничего не разбросано. Ни голографических фото, ни оружия или патронов на столе.

Онайи подходит к окну и открывает его, чтобы впустить свежий воздух. Затем замечает, что из-под подушки Голиба что-то торчит. Похоже на какой-то диск. Приподнимает подушку и находит четыре блестящих металлических диска, выложенных в ряд, и давно устаревший плеер с небольшим экраном. Она берет один диск и вертит его в пальцах. Таких больше не делают. Теперь все данные напрямую загружаются в записывающее устройство. Не нужно никаких внешних носителей. Онайи вставляет диск в плеер, и на экране появляется Джиника.

Племенной шрам пересекает скулу. Подпирая ладонью подбородок, она внимательно смотрит куда-то поверх камеры. Лицо не в фокусе, зато отлично видны руки – обгрызенные ногти и гладкие костяшки пальцев. Онайи никогда не видела, чтобы Джиника так улыбалась.

Она складывает диски в сумку.

Дальше по коридору комната Агу. Она в последнее время избегает его. Конечно, она хочет убедиться, что с ним все в порядке, но при этом боится того, что может узнать. А еще злится на себя, что так привязалась к нему.

Внезапно раздается сигнал тревоги.

Непрекращающийся рев сирены и топот ног по направлению к часовне.

Онайи выбегает из комнаты Голиба и со всех ног несется по коридорам общежития.

Добежав до часовни, она видит, что там уже собралась толпа.

В центре круга – тело Голиба. Он лежит на спине, раскинув руки, как маленький мальчик, который прилег в траве, чтобы поглядеть в небо. Выстрел снес ему половину лица. В руках – пистолет.

Но страшнее всего – его улыбка.

Айфи не знает, как долго она уже в одиночной камере. Довольно долго, потому что галлюцинации стали обычным явлением. Сначала будто что-то жужжит. Потом – острая боль в челюсти. А потом она тонет в кривых зеркалах, где только помехи и искаженные образы. Запахи – от отвратительных до сладчайших – и бесконечные дни и ночи, сменяющиеся перед глазами. Катаката.

Она зажмуривается, сжимает руками голову и кричит. Она не понимает, как долго длится вопль, рвущийся из горла, но, когда замолкает, слышит тихое пение. Это голос ее матери, поющей на языке йоруба, такой мелодичный и укачивающий – так колышется слоновая трава на легком ветерке:

Мама держит Айфи за руки и качает на колене. Каждый раз, когда Айфи подпрыгивает, она притворяется козой, приближает нос к ее носу и корчит смешную рожицу, а малышка Айфи заливается радостным смехом.

Айфи смотрит на эту сцену со слезами. Она лежит на полу, пытаясь подняться на колени. Ее мама и она сама, маленькая, сидят у дальней стены, и она хочет подойти к ним. Они кажутся совсем настоящими.

– Мама, – всхлипывает Айфи, лежа на полу, она понимает, что это видение, но не может перестать. – Мама.

Мамины волосы спускаются по плечам пышными серебристыми волнами, на лице всего несколько морщинок – они говорят не о возрасте, а скорее о мудрости и силе. У нее крепкие руки, а кожа мягкая и светится в лучах солнечного дня ее памяти.

– Мама. – Айфи подползает ближе и ближе, пока не слышит песню совсем отчетливо.

При каждом прыжке мама поворачивает ее в воздухе, и малышка хихикает, не переставая. Когда мама уже в четвертый раз поет ей колыбельную, крепко прижимает к груди, шепчет что-то в волосы и похлопывает по спине, девочка легко отрыгивает. Айфи рыдает. Она подобралась так близко к видению, что может дотронуться до края маминого платья, но, как только протягивает руку, видение исчезает. Там нет ничего – только белая стена камеры.

– Прекратите, – стонет она.

Нижняя губа дрожит, и в голове взрывается боль. Она падает на пол. Акцент. Кажется, будто Акцент поджег ей голову изнутри.

– Вытащите его! Вытащите! – плачет она. – Вытащите его! – Встает на ноги и бредет к двери, колотит в нее, все сильнее с каждым ударом. – Вытащите! Заберите его! Заберите его! Заберите его! Заберите! Заберите! ЗАБЕРИТЕ!

Дверь открывается, и охранники в черном с бело-зелеными нашивками на рукавах сбивают ее с ног. Она пытается бороться, но в глубине души даже рада. Их хватка реальна. А еще она знает, что во время допроса, который ожидает ее, нужно будет говорить с реальным человеком. Знает, что услышит реальный голос. Может, настоящая рука даст ей пощечину. Может, они придумают какую-нибудь пытку. Но это все будет реальным. В комнате для допросов все предметы, запахи и звуки будут ужасающе, восхитительно реальны.

Чинел в своем кабинете включает без звука запись с видеокамер наблюдения. Там вид с высоты, с колокольни. Большую часть изображения скрывает тень, но Онайи, сидящей за столом рядом с Чинел, не нужно менять настройки планшета для показа голограмм – она и так знает, что там. Голиб. Они смотрели вместе эти записи по меньшей мере десять раз.

Чинел трогает переносицу и тяжело вздыхает:

– Мы думали, что сможем сами.

– Сможем что?

Чинел всхлипывает. По тому, как напряглось ее тело, Онайи видит, что она с трудом удерживается от рыданий.