Грешная женщина - Анатолий Афанасьев

Пятаков «снял» ее самым примитивным способом, на улице, поманив пальчиком из салона «БМВ», но потом месяц не выпускал из квартиры и никому не показывал. Он на глазах начал чахнуть и заговариваться, и обеспокоенные его состоянием товарищи донесли о странной девице Серго. Шеф поступил просто и гениально: в отсутствие Пятакова завернул к нему на квартиру и забрал Птаху себе. Пятаков не обиделся и признался Стасу, что даже благодарен шефу, потому что стал подозревать, что я злодейка по ночам, когда он засыпал, прокусывает ему вену и сосет кровь. Стас, разумеется, принял эти слова за шутку, хотя Пятаков и показал ему сизую, прикрытую сухой коростой дырочку за ухом и вторую чуть повыше кисти. Серго арендовал для Птахи небольшую квартирку в Замоскворечье и определил как бы штатной нимфоманкой. В знак особого расположения он баловал ею влиятельных партнеров или насылал на богатых, но неуступчивых клиентов. Однажды по счастливому случаю удалось оскоромиться и Стасу, он провел-таки ночку в уютном гнездышке Птахи, где она обучила его любовной игре под названием «Снежный человек в лапах Клеопатры». Ночь была восхитительной, что только она не вытворяла — уму непостижимо. Но когда утром, после короткого сна, Стас взглянул на себя в зеркало, то испугался. В зеркале отразился шестидесятилетний старик накануне преждевременной кончины — с ввалившимися щеками, почерневшим лицом и мутным, ошалелым взглядом.

Итак, страдая с похмелья от душевного одиночества, Пятаков позвонил Птахе, та по старой дружбе изъявила готовность посочувствовать и прибыла через час, почти на утренней зорьке, в самом своем неотразимом виде, который она именовала «Наяда, истосковавшаяся по мужику». Наспех курнув травки, она с обычной энергией приступила к ритуальному обряду восстановления мужских сил, который носил игривое название «Ласковое теляти двух маток сосет». Можно представить, каково было состояние утренних любовников, когда после получаса тщетных усилий они в недоумении поглядели друг на друга. Ленка-Птаха впервые в жизни растерялась и почему-то обозвала Пятакова хамом, на что он малодушно ответил:

— Ничего не поделаешь, видно, укатали сивку крутые горки.

— Вот так-то, брат, — грустно закончил рассказ Пятаков. — Ленка велела больше ей не звонить. Хотел ее придушить, да не хочу конфликта с шефом. Зачем лезть на рожон, верно? В сущности, я мирный, доверчивый человек и всегда старался любое дело окончить добром… Тебя-то что принесло в такую рань?

Стас слушал побратима удрученно и уже подумывал, не податься ли прямо к Серго: судя по всему, инженерик действительно вышиб Пятакову мозги. Однако в их группе Пятаков числился старшим, а шеф совокупно с дисциплиной был фанатически привержен субординации и мог просто не принять Стаса. Вдобавок его чумовая охрана могла для науки поломать ему пару ребер, которые и без того были все в трещинах.

— Опять возник этот ханурик со Щелковской, — сказал он без энтузиазма.

— Это интересно, ну-ка, ну-ка?! — оживился Пятаков. Стас коротко рассказал ему о происшествии и, задрав рубаху, продемонстрировал синюшные бока.

— Били не шибко. Чтобы только передал кому надо.

Пятаков потянулся к шкафчику и поставил на стол бутылку «Смирновской». Глаза его горячечно заблестели.

— Свой кто-то наводит. И я догадываюсь — кто.

— Кто же?

— Шерше ля фам! Решать, конечно, шефу, но кого-то скоро придется мочить. И это сделаем мы с тобой, Стасик. Ну-ка, подай телефончик.

Задержав руку над диском, мечтательно добавил:

— С огромным, скажу тебе, удовольствием придавлю эту сучку!

— Да кого же? Вдовкина, что ли?

— Этого само собой, — улыбнулся Пятаков.

Через двадцать минут, не соблюдая правил и с жуткими воплями клаксона, они мчались на «БМВ» по полуденным улицам Москвы.

Мало кто знал, что настоящее имя Серго было Сергей Петрович Антонов. Лет ему исполнилось минувшей весной сорок восемь. По гороскопу он был «раком». Внешностью обладал ничем не примечательной: среднего роста мужчина с курносым, широкоскулым лицом, с голубенькими наивными глазенками, таких по любой русской деревне можно встретить с десяток, но в Москве их не так уж и много. Он и роду был крестьянского — из Саратовской губернии. Но родову свою Сергей Петрович открывал только самым проверенным женщинам, в редкие минуты сентиментальной расслабленности, да и то потом об этом сокрушался. Для всех иных он происходил из семьи известного петербургского профессора, убиенного бериевскими палачами в Петропавловском каземате. Бериевские палачи вырвали его батяне ногти из рук и ног, а потом растворили в чане с серной кислотой: слишком известным человеком был его батяня, нельзя было оставлять никаких следов. С матушкой было не так страшно: ее возле дома попросту раздавили грузовиком. Маленького Сережу спасли добрые люди, друзья семьи, и конспиративно переправили на Кавказ, где впоследствии, пораженный всесторонней одаренностью мальчика, его усыновил какой-то грузинский князь. Отсюда и появилось имя Серго. Воспитали Сережу как абрека, с идеей мщения за поруганную честь рода. Уже лет пятнадцать Сергей Петрович жил по этой легенде, как разведчик. Правда же была тоже любопытной, но не столь романтичной. Университеты Сергея Петровича начались с колонии для малолетних, куда он попал строптивым четырнадцатилетним отроком за то, что полоснул косой по пяткам пьяного конюха. Конюх не угодил ему тем, что за особенную дерзость (мальчик обозвал его «свиным рылом») ткнул мордой в помойную колоду. Из колонии его освободили через два года, но в родную деревню он уже не вернулся. Полный крылатых надежд, смышленый и резвый юноша ринулся на завоевание Москвы. Следующие шестнадцать-семнадцать лет как бы выпали из его жизни. Он и сам не взялся бы толком их описать. Переменил столько занятий и столько прошел наук, сколько звезд на небе, раза два неудачно приземлился на тюремные нары, потому что все его науки почему-то обязательно припахивали уголовной статьей. Вероятно, Сергей Антонов родился с преступлением в генах, как другие рождаются с благой мечтой о всеобщем счастье. Поучительно, что даже перед самим собой, перелистывая прошлое, Сергей Петрович ни разу не признал, что совершил что-либо предосудительное, противоречащее христианской морали. В его натуре была склонность к тихому, спокойному размышлению, и выпадали у него периоды, целые годы, когда он с головой погружался в трудночитаемые книги, стремясь привести в соответствие душу и ум со своими грешными делами. Однако зрение его было устроено таким образом, что мир он видел только с изнанки и не верил тем, кто проповедовал любовь к ближнему, не желая расплатиться за эту любовь собственной кровью. Он не любил пророков и тунеядцев и душевно склонялся лишь к тем, кто не рядился в овечьи шкуры, жил буйно и широко, но вдруг по сердечному капризу мог отстегнуть миллион на пропитание нищим. В тридцать с хвостиком Сергей Петрович обнаружил, что владеет небольшим, но прибыльным и отменно законспирированным делом по сбыту за рубеж золотишка и камешков, с хорошо налаженными связями и с десятком сотрудников на ключевых постах. Это были редкостные, незаменимые люди, про которых верно как-то заметил партийный поэт: при необходимости из них можно было наделать гвоздей. Времена были трудные, смурые, бредовые, но в воздухе уже чувствовалось приближение грозового 85-го года. На пору появления на политическом небосклоне крутолобого меченого шельмеца, заговорившего страну до одури, но давшему народу шанс на личный промысел, в судьбе Сергея Петровича произошел крутой перелом: он встретил женщину, которую признал своей и которая как-то сразу, почти в один год родила ему мальчика и двух девочек. Ночное одиночество отступило. Женщину звали Натальей Павловной, привез ее в Москву свояк из Таганрога, тамошний подельщик из того самого сокровенного десятка, нелюдимый, справный мужик из коренных бухгалтеров. Подельщик так и сказал Сергею Петровичу: