Большая реставрация обеда - Иржи Грошек

А что я видел, работая над новым романом, кроме компьютерного монитора?! И вполне объяснимо, что эта картина время от времени мне надоедала. Тогда я выбирался из своей берлоги и ехал на Франкфуртскую или какую-нибудь другую ярмарку, где Писатель Писателевич встречался с Читателем Читателевичем. Разумное – колосилось, вечное – удобрялось, критики дохли в радиусе двадцати восьми немецких миль, в какую сторону ни пойди от Праги, но никто не испытывал от этого удовлетворения. Ни ум, ни сердце. Я был весьма недоволен своими читателями, а читатели – сумасшедшим писателем, у которого просто спрашивают: «Вы сами пишете или под псевдонимом?» – а тот рычит и бросается, как собака. Говоря по-японски, мы теряли свое лицо. Образ писателя трансформировался в лохматое и пузатое чудовище, а образ читателя рушился на пороге книжной ярмарки…

Однажды я покупал свои книги для интерьера. Потому что в домашней библиотеке, как раз между Джойсом и Фаулзом, образовалось вакантное место, и я поспешил его заполнить, покуда кто-нибудь не вклинился. С современными авторами надо быть начеку: только зевнешь – и они уже тут как тут! Забьют все свободное пространство от классика до классика, и негде собственные книги пристроить. Ведь полки-то не резиновые!

В тот день инкогнито, как рядовой покупатель, я заглянул в книжный магазин – не много ли там читателей?! А то в последнее время появилась отвратительная тенденция – муслякать книги прямо на месте, в магазине, как будто им тут библиотека. Возьмут увесистый том современного автора и давай поплевывать на пальцы, переворачивать страницы и проверять – каким тиражом эта хрень издана?! Нет чтобы раскрыть книгу, плюнуть туда от души и поставить на место. Автор об этом не знает, а мне приятно! Потому что я тоже автор и люблю посмотреть на грамотного, интеллигентного читателя, который разбирается в современной литературе. А когда покупатели стоят как бараны и листают чужие произведения, да еще причмокивают и повизгивают от восторга – меня это сильно раздражает. Хочется вызвать директора и спросить: «Что делают посторонние нам авторы в вашем магазине?! Раздайте современную беллетристику слепым и безграмотным, а здесь пусть останутся – я, Джойс и Фаулз! Это вооруженный налет!»

– Простите, – спросил я у первого встречного продавца, – а где у вас полки с Йиржи Геллером?

– Полки?! – несказанно удивился продавец. – Кажется, есть три книги в отделе «Животноводство».

– А почему Йиржи Геллера поместили в этот отдел?! – возмутился я. – Он разве пишет о скотоложстве?!

Общаясь инкогнито, я поминал Йиржи Геллера только в третьем лице. До выяснения некоторых обстоятельств – предполагают мне чистить морду за весьма прозаические произведения или нет.

– Ну, понимаете, – принялся разглагольствовать продавец, – с Йиржи Геллером возникло недоразумение. Чех он или не чех? Мужчина он или женщина? Если Йиржи Геллер чех, то надо определить его в чешскую литературу, рядом с Гашеком. А если не чех, то надо нести Йиржи Геллера в отдел женской прозы и сентиментального романа. Тогда мы подумали и поставили Йиржи Геллера на полку «Животноводство», чтоб не вводить покупателей в заблуждение.

– Разумно! – похвалил я сотрудников этого магазина. – Но ваши определения попахивают половыми и расовыми предрассудками. И никак не связаны с литературой!

– А вам-то что?! – огрызнулся продавец.

Тут я приосанился, выдержал театральную паузу, вытащил из кармана курительную трубку и заявил:

– Я Йиржи Геллер!

– Здесь не курят! – сказал продавец. – И не возникают!

– Это писательская принадлежность, – пояснил я по поводу трубки. – А что вы имели в виду, когда говорили, что здесь не возникают?

Обычно писателя расценивают как худосочного. То есть филологически предрасположенного человека, который оперирует только словами. А это далеко не так! И продавец быстро понял свою ошибку.

– Ну, в смысле, у нас в магазине не возникают писатели вдруг ниоткуда, – пояснил он, – а только по предварительной договоренности. Погодите, я все устрою.

И скрылся в недрах своего магазина. Чтоб через пару минут появиться в сопровождении плечистого охранника.

– Ну?! – спросил продавец. – Кто теперь здесь Йиржи Геллер?!

Тут я заметил, что этот работник торговли держит в руке мою новую книгу, страниц на восемьсот, и угрожающе ею помахивает. А умный охранник подбирается ко мне сбоку со вторым томом. И если тщедушному продавцу я мог легко доказать свое авторство, то с охранником пришлось бы долго объясняться, что я пишу под псевдонимом. И еще неизвестно, под какой фамилией меня будут хоронить.

– Господа! – заявил я, понимая, что назревает текстологический диспут. – Мне кажется, вы находитесь в состоянии аффекта! Конечно, не каждый день к вам в лавку заглядывают известные писатели. Однако не надо так бурно реагировать и размахивать моими произведениями! Кстати, там есть фотографии автора! И, если вы не будете заламывать мне руки, я готов поставить на них свой автограф.

– Вот еще, – возмутился продавец, – книги портить! Они, между прочим, денег стоят! А фотография Йиржи Геллера на твою гнусную рожу похожа как свинья на быка!

– Уточните, пожалуйста, кто есть кто?! – вякнул я.

– Пожалуйста! – отвечал продавец. – Йиржи Геллер – красавец-гусар, двухметрового роста, интеллигентный и остроумный мужчина. А ты, пузатый, картавый, плюгавый и необразованный дебошир, лучше проваливай отсюда! А то мы полицию вызовем!

Так что в тот день я не купил своих произведений и не пристроился между Джойсом и Фаулзом…

10

Художественный образ – это умышленное искажение действительности!

Когда от меня ушла приятельница, я решил завести себе верного друга – собаку или жену. Однако в цивилизованном обществе есть один недостаток – жены не продаются на птичьем рынке. И пришлось мне купить щенка от малогабаритной таксы. Потому что квартирка у меня однокомнатная, как у пана Тыквы, а какой-нибудь сенбернар – вырастет и оттуда не выйдет. Придется ломать стены, чтобы он смог погулять. А пес таксы – животное норное и много места не занимает. Забьется в угол, как пыль, и лежить себе, тихо поскуливает, создает уютную, домашнюю атмосферу. Так мне объяснили на птичьем рынке, когда заполняли гарантийный талон на моего щенка, и, разумеется, – со всей родословной: «Леопольд-Адальберт-Эрист-Фридрих-Отокар-Междуцарствие».

Ну, просто закачаешься! Сидит такая мелочь в коробке, прикрытая тряпочкой, а ее величают Леопольд-Адальберт-Эрист-Фридрих-Отокар-Междуцарствие, чем я очень поначалу гордился. И всякий раз, выгуливая во дворе, науськивал по полной родословной. «А ну-ка, Леопольд-Адальберт-Эрист-Фридрих-Отокар-Междуцарствие, фас!!» Потом надоело, и стал ее звать просто Марысей. Поскольку на рынке мне намекнули, что, с точки зрения псиной физиологии, этот щенок – сука. А сам я под хвост ему не заглядывал из разных этических соображений.

Марыся отличалась ангельским характером – не лаяла почем зря и лопала все, что положат. Мне, например, в голову не приходило, что собаки жрут виноград. А Марыся возьмет в лапки ягодку, рассмотрит со всех сторон и, если понравится, катит виноградинку под кровать и складирует. Ну, в смысле собирает в кучку. А если у съестного продукта закончился срок реализации, Марыся поморщится и виноградинку тут же схрумает. Но нигде специально не наблюет из вредности, как один мой знакомый по имени Питер. Очень сволочное животное этот Питер, наполовину из России. Чуть что ему не понравится – он тут же блевать, простите за выражение. На прошлой неделе мы обсуждали литературное творчество некоего Иванова. Я думал, что Питеру будет приятно поговорить о дальнем соотечественнике, а пришлось три дня наводить порядок в собственной квартире. Мыть за Питером пол и проклинать всю русскую литературу.