Большая реставрация обеда - Иржи Грошек

– Валил бы ты отсюда по-хорошему, – посоветовал мне дежурный офицер, и я воспользовался его любезным предложением.

Оставил в покое полицейский участок и отправился подивиться, как из патрульной машины выковыривают мой унитаз. И вроде бы зрелище малопривлекательное, но, как оказалось, с богатым трагедийным подтекстом. Потому что вначале я постоял среди зевак и наслушался от полицейских всяких гадостей про вандала, который воткнул унитаз в лобовое стекло и скрылся, когда ему надо бы ноги поотрывать, а затем вернулся к себе домой, уселся за письменный стол и принялся сочинять историю про пани Кшижикову. Хотя, что явилось источником вдохновения – до сих пор не понимаю!

8

Поэтический замысел – это женщина, с которой не переспал. Прозаический – появляется после сытного обеда.

Однажды я ощутил себя большим современным писателем. Только задумался, какой из меня писатель – маститый или настоящий? Подумал себе, подумал, пощупал себя, пощупал и, чтобы сравниться с другими писателями, – поперся в Писдом. Там как раз отпускали литературные премии маститым писателям. Это которые издаются между собой. В отличие от неполноценных писателей, которых просто читают. А так называемый Писдом – это Дом, чтоб он сдох, Писателя, где маститый и настоящий автор может расслабиться в кругу себе подобных. Закончил абзац про высокое предназначение писателя – пошел и расслабился! Нашлепал страничку философичного характера – и снова напился до полного умопомрачения! Тем более что никто не тычет в тебя пальцами, мол, вот инженер человеческих душ, а нажрался, аки свинья! В Писдоме такие ремарки недопустимы. Ибо считаются неэтичными по отношению друг к другу.

Вдобавок писатели не актеры и плохо идентифицируются. В смысле, их не сразу узнают на улице, а только по замашкам. Потому что настоящего писателя при жизни никто не понимает – ни читатель, ни издатель, ни полицейский, который кричит ему: «Вылезай, скотина, из фонтана!» – а писатель просто желает освежиться для лучшего осмысления – что он хотел сказать своими произведениями.

Я знал много писателей, которые не издали ни одной книжки и даже ничего не написали, но все равно они считались писателями, кивали на Кафку и создавали союзы, наверное против читателей. Имено эти, истинные писатели олицетворяли собой современное творчество и ездили обменяться опытом в другие страны за счет налогоплательщиков, которые, таким образом, отстегивали деньги на искусство. А как плодовиты эти писатели, как плодовиты! У меня, например, от шести законных браков получилась только одна дочь. А настоящий писатель имеет не менее трех будущих литераторов от каждой женщины, какая только свихнется на этом литературном поприще. И, скорее всего, настоящих писателей надо хотя бы время от времени переворачивать вниз головой, иначе в позе роденовского мыслителя им приливает кровь не к тому месту. И если сейчас не принять контрацептивные меры, то следующему поколению налогоплательщиков придется отстегивать на искусство сумму, сопоставимую с военным бюджетом Соединенных Штатов Америки… О чем это я?! Ах да – о Писдоме!

В это трудное для страны время единое литературное сообщество разбилось на две организации – маститых писателей и настоящих. И разумеется, странноприютный Писдом тоже подвергся делению, как инфузория-туфелька. Не так чтобы Гашек налево, а Швейк от него – направо, но главные инфузории ушли, а туфельки от них остались. Одни писатели оккупировали актовый зал, а другие – литературную столовую, попросту говоря – буфет. Те, что сгруппировались в актовом зале, почти круглосуточно заседали и опасались выходить в туалет, чтоб не ослабить свои ряды. Они, маститые, поминали классиков и ветеранов, свои заслуженные седалищные нервы и мозоли, давали друг другу премии и воровато оглядывались. Потому что оголтелая оппозиция из буфета могла в любой момент ворваться в актовый зал и узурпировать все субсидии, отпущенные на развитие национальной идеи. И только надежда, что водки и шнапса в литературной столовой должно хватить до вторника, слегка успокаивала маститых. А настоящие писатели никогда не оставят буфет, покуда всего не выпьют.

Вот поэтому я ни минуты не сомневался, к кому примкнуть. Глупо желать литературную премию, которую все равно пропьешь! И сразу отправился в буфет. Где современная литература была в самом разгаре.

– Господа! Господа! – орал какой-то настоящий писатель, с трудом поднимаясь из-за стола. – Давайте выпьем за нас, собравшихся здесь писателей! Потому что только мы – настоящие писатели в этом Доме! А в актовом зале ренегаты и сволочи! У меня, господа, четыре неизданные книги, и все они останутся на Родине! Потому что не для средних умов! А маститые, как иуды, торгуют национальными идеями!

Буфет ответил оратору аплодисментами, а я заказал себе кружку «текилы» и устроился за ближайшим столиком среди настоящих писателей. Посудой помельче кружки в буфете не оперировали. Глубокой тарелкой – пожалуйста, но после одиннадцати утра, а со всякой мензуркой приближаться к писателям было опасно. Тем более чтобы влиться в коллективное творчество. Могли и побить за глумление над идеей.

– Господа! Господа! – крикнул другой настоящий писатель. – Давайте выпьем за нас, настоящих писателей, собравшихся за этим столиком! Потому что в актовом зале ренегаты и сволочи, а за другими столами – дерьмо! Можно подумать, что четыре вшивые книги – это большая потеря для нашей словесности! Да если хотите знать, господа, у меня целых шесть неизданных книг разбросано по разным издательствам! И никто не хочет на них смотреть!

Я как назло оказался за этим столиком, вместе с избранными из настоящих писателей, и молча выпил за шесть упомянутых книг и гениального автора, который сподобился столько раз отчебучить одно и то же.

– А я вообще классик неизданного романа! – заявил третий настоящий писатель. – Потому что в актовом зале ренегаты и сволочи, за другими столами – дерьмо, а среди нас только я настоящий писатель! Давайте встанем и выпьем за все мои произведения, до которых смогут добраться только потомки! Лет через двести!

– Неужели так глубоко закопано? – удивился я и только чудом не получил в ухо.

– А если разобраться по-хорошему, – добавил настоящий писатель, – все мы одной тут прозой и поэзией мазаны! И в зале – дерьмо, и в буфете – дерьмо, и ты – дерьмо, и я – дерьмо!

На том и порешили. А на другой день сгорел наш Писдом. Ярким пламенем.

9

Автор – это синоним Творца для издания в десять тысяч экземпляров.

Все читатели сумасшедшие. Я пробовал с ними общаться по телефону, интернету и воочию. И ничего хорошего из этого не получалось. Читатели оживали, принимались болтать, слать электронные письма, корчить глубокомысленные рожи и задавать мне глупые вопросы. То есть из милых, интеллигентных читателей они превращались в неизвестно что! И как говорила одна моя знакомая: «C кем поведешься, от того и забеременеешь!» Читатели провоцировали меня на адекватные действия. Я прекращал писать и принимался сеять разумное, доброе и вечное, опрыскивая свои сельскохозяйственные угодья язвительными пестицидами, чтобы разумное не пожрали критики, покуда я справляю свою гражданскую, писательскую позицию.