Тьма в хрустальной туфельке - Дж. Дж. Харвуд

Он выглядел таким расстроенным, что Элеонора окончательно растаяла.

– Нам просто придётся быть поосторожнее.

Чарльз ухмыльнулся. Они спустились по лестнице для слуг и проскользнули в гостиную. Чарльз запер за ними дверь, а Элеонора присела у камина, пытаясь раздуть угли.

Раздался хлопок. Девушка аж подпрыгнула, чуть не выронив кочергу.

– Что это было?

– Всего лишь шампанское, – ответил Чарльз, наполняя её бокал. – Не волнуйся.

– Надеюсь, достать его было не слишком трудно?

– Открыть шампанское – лучший способ проверить, как работает рука. – Мужчина протянул ей бокал: – За прекрасного писаря!

Элеонора чуть не поперхнулась шампанским. Пузырьки покалывали язык.

– Нравится? – спросил он с надеждой.

Девушка кивнула. Глаза слезились. Она не была уверена, нравится ли, но напиток был таким дорогим, что Элла решила: будет лучше, если ей понравится. Чарльз просиял и подлил ей ещё. Его собственный бокал уже опустел.

– Пей, сколько душе угодно, – сказал он. – Нет смысла открывать бутылку шампанского, если не выпить всю. В Оксфорде мы пили его как воду.

Элеонора сделала ещё глоток.

– А мы-то все думали, что вы там усердно работаете.

– Учитывая, сколько мы пили… это был весьма тяжёлый труд, уверяю!

Она рассмеялась:

– Не верю. Совсем не похоже на тяжёлую работу.

– С тобой ничего не трудно.

Девушка пригубила шампанское, просто чтобы скрыть румянец смущения. Теперь, привыкнув к пузырькам, она даже начала получать удовольствие. Сделав ещё глоток, Элеонора с изумлением обнаружила, что бокал пуст… но ненадолго – Чарльз уже подливал ещё.

– Садись, если хочешь.

– Благодарю, я лучше постою здесь. Я немного замёрзла.

Мужчина тотчас отставил бокал и сбросил сюртук.

– Какое упущение с моей стороны! Прошу прощения. Вот, возьми… Нет, я настаиваю, Элеонора.

Он накинул сюртук на плечи девушки – тёплый, пахнувший сигарным дымом и какими-то специями. А когда Чарльз разгладил рукава на её плечах, Элеонора невольно задрожала от его прикосновений даже сквозь ткань.

А потом они услышали скрип.

– Прячься!

Элеонора метнулась за диван, когда Чарльз отпер дверь.

– И кому только… о, миссис Филдинг. Я не думал, что вы ещё не спите.

Элеонора вся сжалась, постаравшись быть как можно более незаметной. Если миссис Филдинг увидит её сейчас – прячущуюся за диваном, в одной сорочке и сюртуке Чарльза, – её тут же уволят. Стоило бы испугаться, но пока шампанское текло по венам, хотелось смеяться.

– Мастер Чарльз! Что это был за звук? Я уж было подумала, что нас убьют прямо во сне!

Мужчина рассмеялся:

– Нет, ничего столь ужасного! Я наслаждался напитком. Надеюсь, я вас не напугал.

– Вы всегда можете позвонить в звонок, если вам что-то потребуется…

– В столь поздний час? Что вы, я бы не стал. Ложитесь спать, миссис Филдинг. Я справлюсь.

– Ну, хорошо. Доброй ночи, сэр.

– Доброй ночи.

Элеонора услышала, как закрылась дверь. Через несколько секунд тишины закрылась и дверь вдалеке. Девушка развернулась, словно мокрица, свёрнутая в колечко, и подавила желание рассмеяться.

Чарльз помог ей выбраться из-за дивана. Его глаза сверкали.

– Ещё?

Приближался канун Дня Всех Святых и приносил с собой темноту. Ифе сказала, что праздник и тьма были связаны. Она то и дело крестилась, хоть миссис Филдинг и ругала её за это, и специально надевала чулки наизнанку. «На удачу», – объяснила ирландка. Но пока она получила только волдыри от натёртостей и кучу насмешек со стороны Дейзи.

Элеонора не знала, как относиться к суевериям Ифе. Натирая полы, трудно было представить себе, что вурдалаки и привидения реальны. Но в особняке Гранборо было так холодно, так темно, что иногда сам воздух казался тихим, влажным и мёртвым. Иной раз Элеонора задерживалась на кухне, пока служанки готовились ко сну, и слушала, как Ифе шёпотом рассказывает о sluagh[32] – орде призраков, пожирающих души, летящих на тёмных крыльях. И потом девушка бегом поднималась наверх, вздрагивая каждый раз, когда слышала за окном хлопанье крыльев голубей.

Миссис Филдинг пыталась изгнать затхлость.

Ковры выбивали что было сил. Заказывали свежий уголь, а каждый лишний клочок бумаги шёл на розжиг. Стены вычищались, а холл подметался, и каждый предмет тщательно протирался от пыли, пока экономка не оставалась довольна. Со всей работой Элеоноре было проще не обращать внимания на страхи. Но когда работа прекращалась, они с Дейзи собирались у печки, чтобы послушать истории Ифе. И сколько раз ни говорила себе Элеонора, что пугается теней, она всё ждала, что следующая сказка Ифе будет о женщине с чёрными глазами без белков и радужки.

Элеонора придвинулась ближе.

– Будьте осторожнее с окнами, выходящими на запад, – прошептала Ифе. – Вот откуда они входят в дом. Не открывайте.

Элеонора посмотрела на кухонное окно. На улице уже стемнело.

– Ты же шутишь, Ифе? – улыбнулась Дейзи. – Да и кому придёт в голову открывать окна в такую погоду?

– Вы не должны их открывать, – повторила Ифе. – Так вы пригласите их в дом, а это к беде. Господь видит, бед нам и без того хватает.

Что-то промелькнуло за окном. Элеонора вздрогнула, прежде чем поняла, что это всего лишь крыса. Ифе, взвизгнув, отпрянула от печки, и Дейзи рассмеялась.

– Ну, вы даёте обе! – Она поднялась и потянулась. – Уж поверьте мне, более старшей и мудрой: такого не бывает.

– Тебе всего девятнадцать, – огрызнулась Ифе. – К тому же все чего-то боятся.

– Мой отец – моряк, – сказала Дейзи и, проходя мимо, погладила ирландку по волосам. – Когда я слышу сказку, я сразу узнаю.

Элеонора придвинулась ближе к печи.

– Уверена, Дейзи права. Кроме того, sluagh незачем приходить за нами, правда же?

Дейзи встряхнула соломенные матрасы и разложила на полу, очень близко друг к другу. Ифе наблюдала за подругой.

– Они приходят за грешниками, – сказала ирландка, и на её лице отразилось странное выражение.

От Элеоноры не укрылось ни это, ни два матраса, лежавших совсем близко, и она поняла. Вспомнила, как Дейзи наблюдала за Ифе, распускающей волосы, и снова ощутила всё бремя своего одиночества. У Ифе и Дейзи был секрет, о котором они никогда не расскажут, и этот секрет был у них один на двоих. А тайна Элеоноры была слишком велика, слишком ужасна, чтобы поделиться ею с кем-либо.