Тени зимы - Джиллиан Брэдшоу

Чернила на пере высохли. Я очистила его и снова окунула в чернила. Как бы там ни было, Артур должен знать правду. Мордред с радостью ухватится за эти события. Не сомневаюсь, он найдет способ воспользоваться ими для разрушения всего, что мы с таким трудом создавали. Я обязана предотвратить дальнейшую катастрофу.

Раздался поспешный стук, дверь открылась, и вошел Бедивер. Я отложила перо.

Он постоял, держась за дверной косяк, увидел лист пергамента.

— Пишешь Артуру? — спросил он хриплым, каким-то неуверенным голосом.

Я кивнула.

— Хочу оставить письмо портовым чиновникам.

— Да. — Он отошел от двери, остановился, жадно глядя на меня. — Напиши… скажи, что я не хотел убивать Гвина.

Я взяла перо и написала: «Guinivara Artorio Augusto Imperatori domino salutatem vellit». [Гвинвифар желает здравствовать лорду Артуру Августу — лат.] Некоторое время я разглядывала написанное, а потом прочитала вслух. Подумала и продолжила писать:

«Мой дорогой лорд, прошу вас поверить, что я ничего не знала о засаде и не желала спасения. Однако лорд Бедивер, зная, что между мной и моим двоюродным братом, защите которого вы меня поручили, существует давняя вражда, встретил нас на дороге и попросил Мордреда передать меня ему. Лорд Бедивер не предпринимал никаких враждебных действий, пока на него не напал лорд Мордред. Лорд Гвин (я зачеркнула имя и вписала другое: «Гвальхавед») пытался остановить стычку и был убит дротиком лорда Бедивера...»

— Это был несчастный случай, — сказал Бедивер, подходя ближе.

Я поднял глаза и отложила перо.

— Ты видел его перед тем, как метнуть дротик. Я знаю, что ты видел.

— Нет! То есть… да. Но рука движется быстрее, чем мысль. Ты понимаешь? Ты должна понять. В битве нельзя думать! Если кто-то останавливается, чтобы подумать, убивать человека или нет, он умрет вместо него. Я увидел человека, оставшегося без защиты, и метнул дротик. Да, успел подумать: «Это же Гвин; он хочет нас остановить», но рука уже метнула дротик. Я знал, что делаю, но рука лучше знала, как ей поступить. До сих пор не могу поверить! Миледи, лучше бы умер я, чем он! С тех пор, как я предал своего господина, моя жизнь ничего не стоит. — Он замолчал, переводя дыхание, а потом настойчиво продолжал: — Ты должна мне поверить. Я не смогу жить, если ты тоже будешь считать меня убийцей.

— Я тебе верю. Но когда эскорт вернется в Камланн, Мордред расскажет, что ты напал на нас по дороге, что Гвин бросил щит и что ты убил его. Это будет звучать именно так.

— Я знаю. — Он сел на пол у моих ног, взял письмо и долго смотрел на него. Я тронула его за плечо. Он повернулся и прижался лицом к моему бедру. Тело рыцаря сотрясала дрожь.

Да, он страдал, я видела. Но изумленное лицо Гвина стояло между нами, и я сидела молча и неподвижно.

— Артур так надеялся, что Гвин вырастет человеком, которому он сможет передать Империю.

Бедивер начал раскачиваться, как обычно делает человек, страдающий от боли.

— И если Гавейн поверит эскорту, он потребует правосудия у любого короля на земле.

— Максен не возвращает беглецов. Там мы будем в безопасности.

— «Мы будем в безопасности!» Зачем ты вообще устроил эту дурацкую засаду?

— Я не думал, что дойдет до драки. Со мной были друзья. Вот я и подумал, что эскорт не захочет драться со своими товарищами, тем более с людьми, которых ни в чем не обвиняли. Я думал, что они сами готовы освободить тебя. Я как представлю, что ты у своего кузена… Артур бы тоже передумал, если бы знал, что тебя там ждет. Мстительности за ним никогда не водилось. А если бы Мордред тебя не ударил, я бы даже его трогать не стал.

— Да какой там удар? Жена мужа ручкой от метлы и то сильнее бьет. Нет, я тебе верю, конечно. Понимаю, что ты не хотел убивать Гвина. Но как подумаю, сколько всего он мог бы сделать для Британии, нехорошо становится. Он мог бы изменить мир. Другого такого не найти. И — подумать только! — погибнуть в пятнадцать лет... от твоей руки.

— Он уже на небесах.

— Наверное, так и есть. Но здесь-то, здесь мир жесток. Горько думать об этом. Твои люди сражались с моим эскортом, двое из них пали, и еще неизвестно, кто из моего сопровождения остался цел. Они же друзьями были много лет, они совсем не понимали, за что сражаются!

— Я знаю, Гвинвифар. Ведь это я был их командиром. Большего бесчестия представить нельзя. Я с отвращением думаю о том, кем я хотел быть, и кем стал — предателем, лжесвидетелем и убийцей. Боже мой, да лучше умереть, чем жить таким уродом! Но я боюсь проклятия. Я в замешательстве. Я не могу думать. Я мало видел, мало читал, а от того, что читал, от всей моей философии ничего не осталось. Ни уму, ни сердцу. Ты же надеешься на спасение, ну так смилуйся надо мной. Я все это натворил из любви к тебе, и если еще и ты ополчишься против меня, весь мир рухнет.

— Сердце мое, — произнесла я, чувствуя, как внутри меня что-то ломается, что-то слишком большое, чтобы заливаться слезами, — как я могу ополчиться против тебя? Конечно, лучше бы нам было умереть, лишь бы не видеть этот день, а ведь за ним будет что-то еще.

Он ничего не сказал, только встал и обнял меня, и я не могла не ответить. На какое-то время мир сузился лишь до нас двоих, мир, у которого не осталось ни прошлого, ни будущего. Потом мы лежали бок о бок в темноте, прислушиваясь к скрипам корабельного корпуса, к плеску волн о его борта, ожидая утра, которое все никак не наступало.

* * *

На следующий день я закончила письмо Артуру, тщательно запечатала его, и Бедивер передал свиток портовому чиновнику, объяснив, что это важные сведения, и они обязательно должны попасть в руки самого императора. Ничего необычного в этом не было. Наши агенты отправляли отсюда свои донесения и раньше. Мы с Бедивером знали, как сделать так, чтобы послание доставили по назначению.

Корабль готовился к выходу. Лошадей размещали и привязывали в стойлах, груз шерсти и железных товаров распределяли в трюме. Как только Бедивер вернулся, команда отдала швартовы, корабль вышел на стремнину широкого Сэферна и двинулся вниз по реке.

Мы спустились по течению через Мор-Хафрен, затем пошли в лавировку вдоль северного побережья Думнонии. Я никогда раньше не путешествовала на корабле, а значит, не знала, что такое морская болезнь. Зато теперь мы близко познакомились. Когда обогнули Думнонский полуостров и повернули на юг, ветер переменился на попутный и корабль перестало качать. Довольно скоро мы причалили в Бресте, на северо-западе Малой Британии. К этому времени я уже вполне примирилась с морской дорогой. Когда вдали выступило из мглы побережье Галлии, я разволновалась. Берега здесь походили на Думнонию, их даже называли так же. Брест оказался прекрасным римским городом с сохранившимися высокими каменными укреплениями. В гавани стояло множество кораблей, придавая городу весьма оживленный вид.

Мы намеревались сразу отправиться в дом Бедивера, только перед этим закупить припасы. Но когда наш корабль подошел к берегу и мы сошли на промокший от дождя причал, обнаружилось, что король Максен в каждом порту поставил своего комиссара. Это означало для нас немалые хлопоты. Максену пришлось отменить высокий налог на товары, отправляемые в Британию, и теперь он старался компенсировать нехватку средств за счет других портовых сборов. Наш капитан доложил, что везет пассажиров, и как только мы начали выгружать на причал лошадей, к нам подошли два неприветливых горожанина и потребовали, чтобы мы отправились с ними на таможню. Таможня занимала старое римское здание, когда-то очень красивое, но теперь полуразрушенное, то есть отремонтированное в британском стиле. Когда-то здесь был установлен гипокауст [римский подпольный котел для отопления помещений через систему отопительных труб — прим. перев.], теперь его заменила обычная костровая яма без вытяжки. В очаге горели сырые дрова и все помещение заполнял густой серый дым. В дыму с трудом можно было разглядеть сваленные в кучу конфискованные британские товары — мешки с оловянной рудой, связки шкур, шерсть и шерстяные ткани — все это громоздилось до самой крыши и угрожало обрушиться от малейшего сотрясения. Двое таможенных инспекторов проводили нас к очагу. Там они уселись, а нас оставили стоять. Один из них раскашлялся, а другой спросил Бедивера: