Ненадежное бытие. Хайдеггер и модернизм - Дмитрий Кралечкин

Таким образом, онтологическое различие расслаивается: на месте формально-трансцендентального различия обнаруживается несколько различий, которые образуют «пространство задач», в которое погружаются программы модерна и модернизма, в том числе и «возвращения к вещам». Связка «руки и камня», открытости и закрытости вводит само пространство инструментальности, но изнутри последнего она мыслится как начало и условие (хотя и не является содержательным началом, не будучи в состоянии определить траектории в этом пространстве). Скорее, эту связку стоит понимать в качестве единого оператора открытости/ закрытости, который определяет конкретные значения внутри этого пространства, создает те или иные топологические фигуры, например уже рассмотренные «хижины», «лаборатории», «норы» и т. п. Все они представляют собой разные решения в этом пространстве, которое негомогенно и, более того, размечено разными линиями напряжения. Напряжение это создается благодаря тому, что само это трехмерное пространство стремится к точке за его пределами, к «антимиру» или «параллельному миру», то есть к миру аутентичных инструментов, который представляет собой позицию схождения различных невозможностей – вечности без узуса, незаменимости без дефицита, уникальности и одновременно универсальности функций. Разумеется, сам этот антимир следует мыслить как ту потерянную возможность, которой никогда не было, – поскольку рука и камень указывают на наиболее бедное условие, нуль трансцендентального фундирования, дальше которого просто ничего нет, – точно так же как в процессии условий невозможно отступить далее бытия/события как элементарного акта распределения открытости, закрытости и аутентичности. Тогда как «мир» или «бытие-в-мире», как его первоначально мыслит Хайдеггер, – попытка выделить особый участок внутри самого пространства инструментальности (у других модернистских авторов представляющегося пространством массовой заменимости/воспроизводимости/серийности или же, наоборот, уникальной встречи) – такой участок, который стал бы подлинным условием всего остального пространства, мыслимого как его расширение или вырождение. Однако границы этого региона аутентичности (описываемого Хайдеггером прежде всего в «анализе инструмента»), этого gated community, задаются как проекция антимира аутентичных инструментов, то есть как границы невозможного региона, в котором удалось бы решить неразрешимую задачу, найти аналоги незаменимого, многоразового/вечного и уникального/универсального, которые, однако, несостоятельны по самой логике инструментальности: пространство последней всегда уже расширено, всегда уже расползлось по трем своим осям, так что хайдеггеровское бытие-в-мире представляется исходным местом, ограниченным, как слепое пятно, участком, сама позиция и выделенность которого – не более чем тень гипотетического антимира. Иначе говоря, если последний представляет собой логическое отрицание пространства инструментальности, отрицание, выполненное в «ноже мясника» или «ноже невозможности», то хайдеггеровское бытие-в-мире нужно для того, чтобы выполнить то же отрицание, но уже изнутри пространства инструментальности, не в виде фантастического решения, а в качестве изначальной реальности.

Задача в том, чтобы на уже данном пространстве инструментов выделить некий прарегион, представляемый в качестве невозможного оптимума и одновременно начала, истока самого инструментального, а впоследствии и технического расползания, дрейфа, машинизации и гигантомании. Таким образом, внешнее, но фантазматическое, онтологическое различие – между антимиром аутентичных инструментов и пространством инструментальности, как она задана тремя указанными осями, – погружается внутрь последнего пространства, представляясь различием между прарегионом изначальной инструментальности (отображаемой в мире досократиков, греческом праксисе, произведении искусства и т. д.) и гораздо более объемным, но все-таки «откладываемым» от этого прарегиона пространством обыденной инструментальности (включающей в себя не только «технику», но и новоевропейскую науку вместе с философией). Углубление в этот прарегион грозит, однако, «регионализацией» в буквальном смысле слова, то есть превращением онтологического проекта в антропологический, исторический или любой иной, представляющий «часть» в качестве начала целого. Развитие аналитики Dasein в «онтологию» оказывается невозможным именно потому, что оно требует сдвига к онтологическому различию между устоявшимся пространством инструментальности, как оно намечено тремя указанными осями, и процедурой открытости/закрытости, которая – по примеру руки и камня, двух, ничем не связанных друг с другом сущностей, – запускает дифференциацию различных инструментальных фигур, в том числе и «вещей» в привычном смысле слова, но при этом не может откатить положение дел к точке «до» собственной границы, не может вернуться к тому, что было «до» руки и камня, потому что до них ничего и не было, кроме, естественно, миража аутентичного антимира.

Таким образом, создается троица онтологических различий: (1) антимир аутентичности и пространство инструментальности, (2) трансцендентальное условие или игра открытости (рука и камень) и то же пространство инструментальности, наконец, (3) прарегион в последнем и опять же само это пространство инструментальности. Можно заметить, что общим элементом во всех трех различиях остается это пространство инструментальности, от которого Хайдеггер, собственно, и откладывает онтологическое различие, помечая такое пространство разными терминами – как жизненный мир, обыденность, фактичность и т. п. Такие термины всегда не-нейтральны, они всегда уже помечены тем движением, которое совершается «от них»: на этапе «Бытия и времени» все эти «большие» или «обыденные» пространства маркируются нейтрально или даже положительно, поскольку между ними и прарегионом не существует радикального различия, но опасность, скорее, в том, что это различие окажется совершенно ничтожным, сотрется, например, в том случае, если описание фактичности не позволит выделить устойчивого региона за пределами «дрейфа». Впоследствии откладывать онтологическое различие от обычной инструментальности, фактичности и т. д. становится невозможно, поскольку бытие само оказывается границей, тонкой линией, прочерчиваемой на песке рукой, взявшей камень, то есть нулевым истоком всякой инструментальности – нулевым он является потому, что ничего в себе не содержит и ничего не обещает. Три онтологических различия, опирающихся на одну сторону, составляют неустойчивое равновесие, которое всегда заваливается на одну из сторон, стоит только перейти на следующую, так что Хайдеггер, по сути, только и делает что перемещается в этом пространстве трех различий, не будучи в состоянии выбрать одно из них в качестве базового, основного, поскольку каждое их них отрицает саму логику основания. Различие антимира аутентичности и мира (реальной) инструментальности является различием фикции или невозможности, различие инструментальности и прарегиона Dasein является различием фундирования или доброкачественного расползания, наконец, различие трансцендентальной границы руки/камня (бытия, Seyn) и инструментальности (вместе с историей бытия) является формально-семиотической, нулевой границей, подобной невидимой границе у Леви-Стросса, отделяющей цивилизацию от не-цивилизации тем или иным формальным маркером. Хайдеггер не может выбрать ни одного из них, поскольку его задача первоначально состояла в том, чтобы найти такую фигуру решений внутри пространства инструментальности (такой прарегион), которая бы соответствовала по своим очертаниям и потребительским качествам невозможному внешнему региону, то есть региону аутентичности как таковой. Формальная игра открытости и закрытости выступает в этом смысле опосредующим звеном, мета-инструментом или мастер-ключом, который, как выясняется, не позволяет решить исходную задачу – скорее, он говорит о катастрофических результатах, правда, не всегда ясно, в чем эта катастрофа – в неизбежном скатывании к технике и поставу или же в чрезвычайной бедности самого этого мета-инструмента.