Семя желания - Энтони Берджесс

Во время завтрака, перекрикивая чавканье и хлюпанье, командир части произнес напутственную речь через громкоговорители:

– Вы будете сражаться со злобным и беспринципным врагом, защищая благородное дело. Знаю, вы покроете себя сла… сла… сла… сла… – Треск раздался из громкоговорителей. – И вернетесь живыми, а потому говорю: с Богом, и да сопутствует вам всяческая удача.

Какая жалость, подумал Тристрам, дуя на заменитель чая в сержантской столовой, что из-за трещины в пластинке так цинично звучит речь, возможно, искреннего человека. Один сержант из Суонси в Западной провинции, поднявшись из-за стола, завел превосходным тенором:

– Покроете себя сла… сла… сла… сла-ой!

В 06:00 отправляемые на фронт, получив дневной паек с не истекшей еще датой, выстроились – экипированные, оремненные, окасочные, овинтовленные, но с пустыми рожками для безопасности (исключение для офицеров и унтеров) – у причала. Корабль был освещен скудно, но буквы названия сияли той самой «сла-ой»: «Т-3 (АТЛ) У. Дж. Робинсон, Лондон». Запах моря, солярки, невычищенных камбузов… моряки в свитерах торгового флота поплевывают с верхней палубы… внезапное появление рыдающего в три ручья мойщика посуды, который выплескивает за борт помои… жалобное бесцельное уханье сирены…

Дав команду «вольно», Тристрам огляделся по сторонам: игра резких теней, хаос тюков, сигнальных мостиков, шмыгающих штабных; солдаты, стоя или сидя на корточках, уже разворачивают пайки (тушенка между двумя толстыми ломтями хлеба). Мистер Доллимор в сторонке от остальных младших офицеров время от времени вперяет взгляд в черноту неба – словно в источник будущей славы.

Наконец собрались все три части будущего контингента: все новые солдаты подходили к трапам – с криками «ура» и залихватскими жестами «виктория». Появился начальник штаба бригады, одетый как для урока верховой езды, принял парад и сам отдал честь. Облачка пара поднимались из открываемых ртов как пузыри в комиксе. В трюм мерно закачивали солярку, черный шланг гадюкой присосался к груди корабля. Ротный старшина из другого батальона снял каску почесать непристойно лысую голову. Двое рядовых мутузили друг друга в кругу ликующих зевак. Какой-то высокий капитан раздраженно скреб пах. Неодобрительно пискнула корабельная сирена. Из носа младшего капрала шла кровь. Крытые сходни внезапно – как рождественская елка – замигали рядами симпатичных лампочек. По рядам солдат прокатился стон.

– Внима’ям, – раздался голос из громкоговорителя, приглушенный и гнусавый. – Вниман’ям! С’час начнесся пог’узка. Г’узиться в по’ядке батай’онов, подниматься по номе’ам!

Заняв позиции на фоне корабля, офицеры взывали и молили. Тристрам поманил к себе капрала Гаскела. На пару они построили свой взвод, который кощунствовал и хрюкал, перпендикулярно борту корабля. Мистер Доллимор, оторванный от мечты о том, что «далек наш дом, но знаем мы честь»[34], шевеля губами и загибая пальцы, пересчитал наличный состав.

Шесть взводов первого батальона должны были подняться на борт первыми: один солдат первого взвода, ко всеобщей радости, уронил за борт винтовку, другой, неуклюжий имбецил, споткнулся, едва не повалив идущих впереди него как карточный домик. Но в целом погрузка прошла гладко.

Затем пришел черед грузиться первому взводу второго батальона. Тристрам устроил своих людей на нижней палубе, где в переборки были вбиты крюки (гамаки предполагалось натянуть позднее), и велел расставить столовские раскладные столы. Внутрь с гудением залетал холодный воздух, но на переборках уже проступала влага.

– Не буду я в этой дряни спать, – заявил рядовой Толбот, услышав про гамаки. – На полу улягусь, вот и весь сказ.

Тристрам пошел искать отведенный сержантам кубрик.

– Готов поспорить, – сказал сержант Лайтбоди, спуская с плеча вещмешок, – едва выйдем в море, задраят люки или как там еще это во флоте называется. Вот увидите. На палубу нас не выпустят. Мы тут как крысы в мышеловке, клянусь Богом или Гобом.

Крайне довольный собой, он улегся на продавленную нижнюю койку и извлек потрепанный томик из нагрудного кармана старинной гимнастерки.

– Рабле. Слышали про такого древнего писателя? Je m’en vais chercher un grand peut- tre. Вот что он сказал на смертном одре. «Я иду искать вышестоящего мира сего». И я тоже. И все мы. «Опускайте занавес, фарс окончен», – это тоже он сказал[35].

– Это ведь по-французски, да?

– Да, французский. Один из мертвых языков.

Тристрам со вздохом забрался на верхнюю койку. Другие сержанты – более дюжие или, возможно, более глупые – уже сели играть в карты, одна группа даже ссорилась из-за предполагаемой ошибки при сдаче.

– Vogue la galère![36] – выкрикнул голос сержанта Лайтбоди.

Корабль послушался не сразу, но через полчаса раздался лязг отдаваемых концов, а вскоре после него мерный гул двигателей, как воздухозапор у органа. Как и напророчил сержант Лайтбоди, никого на верхнюю палубу не пустили.

– Жрать когда будем, сержант?

– Сегодня кормить не будут, – терпеливо объяснил Тристрам. – Вам выдали пайки, верно? Но вам полагается послать кого-нибудь на камбуз за какао.

– Я свой съел, – сказал Хоуэлл. – Я съел свой обед, пока мы торчали и ждали, когда нас возьмут на борт. Сущее наказание – вот как я это называю. Голодный до полусмерти, черт побери, и усталый вусмерть. И посылают меня, чтобы в меня, Гоб побери, стреляли.

– Нас послали сражаться с врагом, – ответил Тристрам. – Не бойся, у нас будет шанс пострелять.

Он провел большую часть задраенного утра за чисткой своего пистолета, пожалуй, красиво сработанного оружия, которое, собираясь отслужить свой срок мирным инструктором, никак не ожидал использовать. Он вообразил себе удивление на лице того, кого из него застрелит. Он вообразил, как это лицо взрывается клубами сливового джема, как стираются характерные черты удивления или еще какой-нибудь эмоции. Он вообразил себя самого со вставными челюстями, контактными линзами и прочим, вообразил, как вдруг становится мужчиной, совершая чисто мужской поступок – убийство человека. Закрыв глаза, он почувствовал, как воображаемый палец в его голове мягко спускает курок. Удивленное лицо перед ним принадлежало Дереку; в мгновение ока голова Дерека превращается в сливовый пудинг над стильным пиджаком. Открыв глаза, Тристрам тут же понял, каким его видят солдаты: с безумными прищуренными глазами и усмешкой убийцы, отличный пример для подражания.