Флагман владивостокских крейсеров - Александр Чернов

Петрович попросил тогда утвердить имя «Сунгари» для «Марьи Ивановны». Капитонов, таким образом, на мостике «Сунгари» остался. Обещание, пусть и не на все сто процентов, но было исполнено.

Третьим крейсером-купцом[8] стала «Оклахома», за перевозку контрабандного груза конфискованная по решению призового суда. Командовать ей остался уже привыкший к пароходу мичман Бирилев с канонерки «Кореец». Впрочем – теперь уже лейтенант. Дождь наград и повышений не обошел стороной и его.

Каждый пароход получал по четыре старых шестидюймовки, последние вместе с расчетами были реквизированы с батарей береговой обороны. Радости поручиков и нижних чинов, отныне числящихся «по Адмиралтейству», не было предела – теперь у них тоже был шанс откусить свой кусок японского пирога, а не только завистливо смотреть на счастливых матросов с «Варяга» и «Памяти “Корейца”». Орудия ставились на нос, корму и по одному побортно. Кроме этого, каждый пароход получал по три семидесятипятимиллиметровки и по одному минному аппарату на каждый борт; орудия и минные аппараты с расчетами все одно снимались с больших крейсеров.

После проведенного в пожарном порядке переоборудования все работы тут же, на месте, оплачивались наличными лично Рудневым из его доли «призовых», который брал долгие и нудные расчеты с казной на себя – крейсера были готовы к выходу в море через две недели. Первые боевые задачи они получили, исходя из своих характеристик. Быстрая «Лена» должна была сбегать к Цусимскому проливу, где ей вменялось в обязанность досматривать, арестовывать и топить все японские пароходы, особо акцентируясь на судах с военными грузами для армии генерала Куроки в Корее.

Медлительные «Оклахома», переименованная в «Обь», и «Мари-Анна», теперь «Сунгари», направлялись к тихоокеанскому побережью Японии. Кроме охоты за трампами каждому из них были поставлены задачи по обстрелу побережья. Ну и на всякий случай они взяли по дюжине гальваноударных мин с приказом вывалить их в водах у японских портов, если представится шанс.

Любой захваченный пароход, не загруженный войсками врага, который можно было переоборудовать в еще один крейсер, подлежал отправке во Владивосток. То же относилось к угольщикам и судам с ценным грузом. Остальные японские и пойманные на явной контрабанде транспорты подлежали немедленному утоплению, как и рыболовецкие шхуны. Суда с японскими солдатами на борту надлежало немедленно уничтожать, не занимаясь организацией спасения. Как выразился Руднев: «…Пепел “Коушинга” стучит в мое сердце…»

Самодвижущиеся мины разрешалось использовать только при потоплении транспортов с военными грузами, при отсутствии времени на закладку подрывных зарядов, и против боевых кораблей японского флота, если от последних не удастся оторваться.

За несколько дней до выхода крейсеров в море в Петербург отправлялась шифровка Вадику – на будущих колебаниях акций страховых компаний тоже можно было попытаться сыграть.

В каждый боевой выход вспомогательные крейсера должны были провожать все боеспособные крейсера отряда. Пока это были «Россия», «Громобой» и «Богатырь». «Варяг» все еще стоял в доке, на «Рюрике» велись работы по переоборудованию, а «трофеи» еще не достигли необходимого уровня боевой подготовки.

Кроме того, эта дееспособная троица периодически и всегда неожиданно срывалась Рудневым с якорей на учения. Заодно это приучало и команды, и население города к тому, что крейсера ходят в море регулярно, непредсказуемо, и это так же естественно, как восход и заход солнца… Помнится, британский адмирал Тови вспоминал, что во время Второй мировой войны линкоры под его командованием выходили в море чаще, чем его эсминец во время Первой. Так что резервы для более интенсивного использования флота были.

Но Петровичу всех этих чисто морских дел было недостаточно. Памятуя о японской разведывательной сети в городе, он, с подачи Балка, естественно, посадил двоих жандармов потолковее на телеграфе. Сам он, вероятно, предпочел бы вообще прекратить всякое частное сообщение, но это было не в его власти.

Уже через десять дней скрытой цензуры были выявлены адреса, в основном корейские, на которые торговцы слали запросы на товары в количестве, подозрительно совпадавшем с численностью вышедших в этот день из порта кораблей. Чтобы дезорганизовать японскую разведку и вызвать недоверие к шпионам, засевшим в городе, адмирал приказал периодически посылать на выявленные адреса телеграммы тем же шифром, беря количество кораблей с потолка. «В крайнем случае, – заявил он, – какому-нибудь китайцу придет на три-четыре швейные машинки больше, чем он заказал. Невелика беда. А вот милому дружку Камимуре мы нервы потреплем…»

* * *

После изрядно взбудоражившего Того и Камимуру шестидневного выхода ВОКа в составе четырех броненосных крейсеров и «Богатыря» якобы к Корее, а на самом деле в залив Америка, где Петрович учинил дотошный смотр как обоим своим трофеям, так и остальным трем кораблям отряда, следующий месяц стороннему наблюдателю могло бы показаться, что русский адмирал играет с японцами в пинг-понг, изначально, кстати, являвшийся вовсе не спортом, а китайским боевым искусством с тысячелетней историей.

Первый выход вспомогательных крейсеров в море прошел как по маслу – похоже, что их там просто никто не ждал и ловить не собирался. «Сунгари» и «Обь» благополучно сходили к берегам Японии, вернувшись через три недели. В качестве трофея «Обь» привела небольшой, тысячи на три тонн, но достаточно быстроходный – четырнадцать узлов – угольщик, чем убила двух зайцев – во Владивостоке появился еще один вспомогательный крейсер и пятьсот тонн угля. Правда, уголек был местный, японских копей, но для отопления на стоянке вполне пригодный. «Сунгари» не так повезло – японская каботажная мелочь, попадавшаяся ей, не стоила того, чтобы тащить ее во Владивосток, и потому была утоплена на месте. Кроме того, оба крейсера грохнули десяток рыболовных шхун и осмотрели четыре нейтральных парохода, на которых ничего предосудительного обнаружено не было. Изюминкой стали две дюжины мин, поставленных ночью несколькими банками у порта Хакодате и на восточном выходе из Сангарского пролива, в границах японских территориальных вод.

Выход «Лены» был более коротким – всего неделю, но более насыщенным событиями. Она наткнулась на пару транспортов, перевозящих в Корею военные грузы. Увидев русский военно-морской флаг, их капитаны рванули в разные стороны. Догнать удалось один. На требование лечь в дрейф он не отреагировал, холостые выстрелы им были проигнорированы. Даже первая пара снарядов, легшая под носом у удирающего парохода, его не остановила, и пришлось открыть огонь на поражение. Тут-то и выяснилось, что для бывших артиллеристов крепостной береговой обороны нескольких тренировок по стрельбе с корабля на ходу и волне оказалось явно недостаточно.

Несмотря на смехотворную дистанцию в восемь-десять кабельтовых, сближаться ближе командир «Лены» капитан второго ранга Александр Янович Берлинский посчитал опасным, из десяти снарядов в цель в лучшем случае попадал один. В результате часовой канонады транспорт наконец остановился, окутанный паром из пробитого котла. Но когда от «Лены» к нему направился паровой катер с досмотровой партией, его встретили плотным ружейным огнем. Учитывая наступающие сумерки, слабое действие пятидюймовых снарядов по крупному судну водоизмещением в пять тысяч тонн, оказанное сопротивление и подозрительно быстро приближающиеся дымы на горизонте, решили потратить на транспорт торпеду.