Любовь хорошей женщины - Элис Манро

— Пау, Пау, — сказала она радостно, узнав маму. «Пау» заменяло ей и «Паулину», и «маму», и «мамулю».

Попытка оглядеться нарушила ее равновесие — она села, полпопы в воде, полпопы на песке, издала удивленный писк, ставший объявлением, что сейчас она совершит некие обдуманные и неграциозные маневры, как то: перенесет вес на руки, а потом встанет во весь рост, ликующе покачиваясь. Она ходила уже с полгода, но передвижение в песке давалось ей пока не очень легко. Сейчас она возвращалась к Паулине, высказывая некие разумные, непринужденные замечания на своем собственном языке.

— Песок, — сказала Паулина, набирая горсть. — Смотри, Мара. Песок.

Мара ее поправила, произнеся нечто, звучавшее как «пок». Объемистый подгузник под синтетическими штанишками и махровый пляжный костюмчик утолщали попку, а вместе с пухлыми щечками и плечиками и уклончивым выражением значительности на лице делали ее похожей на проказливую матрону.

Паулине послышалось, что ее зовут. Позвали два или три раза, но поскольку голос был незнаком, она не обратила на него внимания. Она встала и помахала рукой. Звала женщина, работавшая в офисе при комплексе. Она стояла на балконе и кричала:

— Миссис Китинг! Миссис Китинг! К телефону, миссис Китинг!

Паулина подхватила Мару и позвала Кейтлин. Кейтлин с мальчиком уже приметили друг друга и уже собирали голыши и пускали их по воде. Сначала Кейтлин не услышала Паулину или сделала вид, что не слышит.

— В магазин! — крикнула Паулина. — Кейтлин! Магазин!

Убедившись, что Кейтлин бежит за ней, — а все волшебное слово «магазин», в офисе был магазинчик, где продавали мороженое, конфеты, сигареты и тоник, — Паулина пошла по песку к деревянному пролету лестницы над песком и кустами салата. На половине пути она остановилась и заявила:

— Мара, ты весишь тонну, — и перебросила ее на другую руку.

Кейтлин била прутом по решетке перил.

— Можно мне эскимо? Мама! Можно?

— Поглядим.

Телефон находился за доской объявлений на дальней стене главного коридора и напротив двери в столовую. Там сейчас играли в бинго по случаю дождя.

— Надеюсь, он еще не повесил трубку! — выкрикнула продавщица магазина.

Сейчас ее не было видно за прилавком. Паулина, все еще держа Мару на руках, схватила танцующую трубку и, задохнувшись, сказала:

— Алло?

Она ожидала услышать голос Брайана, который сообщит, что они задерживаются в Кэмпбелл-Ривере, или спросит, что она поручила ему купить в аптеке. А попросила она только одно — солнцезащитный крем, так что он не записал поручение.

— Паулина, — сказал Джеффри. — Это я.

Мара дрыгалась, карабкаясь по боку Паулины, стараясь добраться до пола. Кейтлин прошла через коридор, вошла в офис, оставляя мокрые следы. Паулина сказала: «Одну минуту, одну минуту». Она позволила Маре сползти и закрыла дверь, ведущую к лестнице. Она не помнила, что сообщила Джеффри название этого места, хотя объяснила в общих словах, куда едет. Она слышала, как женщина в офисе разговаривает с Кейтлин более визгливым голосом, чем она обычно говорила с детьми в присутствии их родителей:

— Ты что, забыла вымыть ноги после пляжа?

— Я здесь, — сказал Джеффри. — Я не могу без тебя. Совсем не могу.

Мара направилась к столовой, словно мужской голос, громко сказавший оттуда: «Снизу», позвал именно ее.

— Здесь — это где? — спросила Паулина.

Она читала объявления, пришпиленные к доске:

детям до четырнадцати лет не разрешается пользоваться лодками или каноэ без сопровождения взрослых.

рыбалка-марафон.

продажа выпечки и изделий народного искусства, церковь св. варфоломея.

ваша жизнь в ваших руках. чтение по ладони и картам, недорого и точно, звонить клэр.

— В мотеле. В Кэмпбелл-Ривере.

Паулина знала, где она, еще до того, как открыла глаза. Она ничему не удивилась. Она спала, но не настолько глубоким сном, чтобы избавиться от мыслей.

Она ждала Брайана на парковке офиса вместе с детьми и сразу попросила ключи. Родители его стояли тут же, и она сказала, что ей нужно еще кое-что в Кэмпбелл-Ривере.

Он спросил, что это. И есть ли у нее деньги?

— Да просто кое-что, — сказала она, и он решил, что это тампоны или противозачаточные таблетки, и она не хочет говорить о них вслух.

— Деньги есть.

— Ладно, но тебе придется заправиться.

Позднее она поговорила с ним по телефону. Джеффри сказал ей, что это необходимо.

— Потому что мне он не поверит. Он подумает, что я тебя похитил или что-то в этом роде. Он не поверит этому.

Но самым странным в этот день оказалось то, что Брайан, видимо, немедленно поверил. Стоя там, где недавно стояла она, в общем коридоре офисного здания, — в бинго уже не играли, но люди шли мимо, и она слышала их, идущих из столовой после обеда, — он сказал:

— Ох. Ох. Ох. Ладно, — голосом, с которым необходимо было совладать немедленно, но уже, похоже, проникнутым фатализмом или предвидением, идущим значительно дальше этой необходимости. Как если бы он всегда знал все, что могло с ней случиться. — Ладно, — сказал он. — Что насчет машины?

Он сказал что-то еще, что-то несущественное, и повесил трубку, и она вышла из телефонной будки у бензоколонки в Кэмпбелл-Ривере.

— Быстро, однако, — сказал Джеффри. — Легче, чем ты ожидала.

— Не знаю, — сказала Паулина.

— Может, подсознательно он знал. Люди знают.

Она затрясла головой, умоляя больше ничего не говорить, и он сказал:

— Извини.

Они пошли по улице, не касаясь друг друга и не разговаривая.

В мотеле телефона не было, и им пришлось найти телефонную будку. Сейчас, ранним утром, на досуге — первый настоящий досуг или свобода, с того момента, как она вошла в эту комнату, — Паулина заметила, что там почти ничего нет. Просто старый комод, кровать без изголовья и обитое чем-то кресло без ручек. На окне жалюзи с поломанной перекладиной и оранжевая пластиковая шторка, которой полагалось изображать сетку и которая не нуждалась в кайме, ее просто обрезали снизу. Грохочущий кондиционер — на ночь Джеффри его отключил и оставил дверь приоткрытой, на цепочке, поскольку окно не открывалось. Сейчас дверь была закрыта. Он, наверное, встал ночью и закрыл ее.

Вот и все, чем она обладала. Ее связь с коттеджем, где спал или не спал Брайан, оборвалась, как и связь с домом, который был отражением ее жизни с Брайаном, тем, как они хотели жить. У нее больше не было мебели. Ей пришлось лишиться всех крупных и надежных удобств вроде стиральной машины и автоматической сушилки, и дубового стола, и заново отполированного гардероба, и люстры — копии той, что была на одной из картин Вермеера. И всех вещей, принадлежавших ей лично, — бокалов из прессованного стекла, всей ее коллекции, и молитвенного коврика — подделки, конечно, но красивой. Именно этих вещей. Даже книги, возможно, навсегда потеряны. Даже ее одежда. Юбка и блузка и сандалии, которые она надела, уезжая в Кэмпбелл-Ривер, — это все, что ассоциируется с ее именем. Она никогда не вернется, чтобы потребовать хоть что-то. Если Брайан свяжется с ней и спросит, что делать с ее вещами, она скажет ему, пусть делает что хочет, пусть упакует их в мешки для мусора и снесет на помойку, если пожелает. (На самом деле она знала, что, скорее всего, он упакует их в чемодан, и он так и сделал и прислал его, и там были тщательно уложены не только зимнее пальто и сапоги, но и такие безделицы, как ее поясок для чулок, который она надела на свадьбу и больше никогда не надевала, а поверх всего молитвенный коврик, как символ его великодушия, естественного и в то же время хорошо просчитанного.)