Все, кроме правды - Джиллиан Макаллистер

Он зарегистрировался позже. В 2010 году. Я, помнится, еще подумала, что это странно.

– Тогда меня звали Джон Дуглас. Тот аккаунт закрыт.

И это не помогло. Хотя он и закрыл целую жизнь.

– Точно, – кивнула я.

– Потом наступило Рождество. И мы чувствовали себя спокойно и безопасно – ты себе не представляешь, как важно это было. За это пришлось заплатить огромную цену, зато стало безопасно. Мы не прислушивались, взламывают ли замки, не планировали расходы на превращение памятника архитектуры в банальную коробку с пластиковыми окнами и не ссорились по этому поводу с этим чертовым городским советом. Столько было мерзости из-за этих взломов – и вдруг все кончилось.

Мне стало холодно стоять в раздевалке. Все эти слова. Облегчение. Он чувствовал облегчение от того, что кого-то убил. Совершил самосуд! Убил ради удобства. Разве это может быть правдой? Неужели Джек все это спланировал заранее? С намерением убить?

Я подумала об Уолли внутри меня – частичке Джека и меня. Вспомнила о том, какие чувства вызывал у меня Джек. Он – все самое дорогое. Он любит мои странности, во сне обнимает меня и придвигает поближе к себе.

Я должна все это принять и жить дальше. Ради Уолли. Это же ужасно, когда тебя постоянно грабят. Они дрались, все произошло случайно. Необычная ситуация, смягчающие обстоятельства. Он же не злой человек. Мы должны жить дальше. Я обернулась к нему.

– И как прошло Рождество?

– Ничего особенного, спокойно. Моросил дождь, мы вышли прогуляться, особо не разговаривали. Начиналась вся эта юридическая волокита, но возможности отдохнуть у нас не было. Мы хотели знать результат. Дэйви капризничал, хотя у него был с собой любимый кубик Рубика. – Джек стиснул мою руку. – Довольна?

– Да, – сказала я, и было видно, как его отпустило напряжение.

Его левая рука скользнула по моему пальто, он расстегнул пуговицу, рука проникла внутрь. Она была холодная, но мне все равно понравилось.

– Как он? Мы же еще не знаем пол ребенка, давай узнаем на следующей неделе, да? Хочу сюрприз.

Живот уже ощущался плотным под его руками. Вскоре он округлится, и будет заметна моя беременность.

– Я могу посмотреть снимки.

– Правда?

– Да. Это похоже либо на черепаху, либо на гамбургер.

– А который мальчик?

– Черепаха, – улыбнулась я.

Его лицо из угрюмого стало радостным, появились ямочки на щеках. Он широко улыбнулся.

– Какую фамилию будет носить Уолли? – тихо спросила я.

Джек остановился, улыбка его погасла, будто солнце зашло за тучу.

– Я…

– Вот именно, – я посмотрела на свои руки. Ногти были обгрызены.

– Уолли Росс-Дуглас-Андерсон? – наконец предложил Джек.

– Можно объединить – Дугроссон.

– Мне нравится. Еще одно новое имя.

Но почему-то его смех задел меня. Как первая крошечная трещинка на скорлупе яйца. Это было не смешно, ни капли. Скажем ли мы нашему ребенку, что его отец кого-то убил и сменил фамилию, чтобы замести следы? Или скроем от него? Не знаю, что было бы хуже.

– Черт, да ничего смешного нет, – резко оборвала его я.

Мои слова будто разделили нас. Джек немедленно отодвинулся от меня, от нас.

– Я это отлично понимаю, – сказал он.

Сама знаю, что была несправедлива. Сначала шутила как хотела, а потом рявкнула на него за то же.

– Что случилось?

– Ничего, ничего. Просто такое чувство… – Я остановилась, глядя на него.

Год назад я еще не знала этого человека. В этот день в прошлом году он жил своей жизнью в Обане, а я – в Ньюкасле, и он ничего для меня не значил. Иногда возникало чувство, будто моя жизнь – книга, которую подменили другой. Я работала врачом, у меня был бойфренд по имени Бен. И вдруг оказалась беременной секретаршей, а имя моего бойфренда могла бы назвать не сразу. Нам нужно было время. Если бы удалось выиграть время, думала я, разглядывая торчащие передо мной деревянные колышки-вешалки. Года – полтора, и мы бы все утрясли.

– Иногда у меня чувство, будто я тебя совсем не знаю, – заметила я.

– Но ты же меня знаешь. – Он придвинулся ближе, прижавшись ко мне. – Что ты хочешь узнать?

Тут я чуть не задала еще некоторые из назревших вопросов. Например, о сообщениях адвоката. Но не стала. После его признания нельзя было давить на наши новые, еще осторожные, нормальные отношения. Они были, как яйцо, которое легко можно раздавить в ладони.

Я запрокинула голову. Что нужно знать, чтобы быть уверенной в человеке? Я не могла ответить на это.

– Какая у тебя любимая книга, – спросила я наконец.

На самом деле это ничего не значило. Вопрос из серии «какой диск с музыкой возьмешь на необитаемый остров» или любимый цвет. Он мне не даст того, что мне нужно знать. Хороший ли человек Джек? Что у него в голове? Как он будет реагировать, если я его разозлю? Насколько легко прощает? Что будет делать, столкнувшись с ситуацией, когда правильный выбор ведет к трудностям? Вот это важные вопросы, но я не могла их задать. А если даже спросила, он бы ответил то, что я хочу услышать – как плохой кандидат на собеседовании, у которого единственный недостаток – перфекционизм.

– Гм, можно не притворяться?

– Желательно.

Я почувствовала оживление, будто бутылку газировки открыла. Я люблю его, и только это важно. А не его прошлое. Не буду читать этот дурацкий судебный протокол. Зачем оно мне?

– «Бриджит Джонс», – сказал он.

– Ну нет. Ты сумел дочитать «Волчий зал». Так что наверняка нет.

Он поднял руки.

– Знаю, знаю. Но не могу вспомнить другого такого приятного уик-энда, как когда читал эту книгу. У меня ребра болели от хохота.

Я хихикнула, придвинулась к нему.

– А у меня – «Гарри Поттер».

– Пара литературных дураков. Хорошо, что ты не назвала Шекспира или еще кого. Вот это мне в тебе тоже нравится, что ты ничего из себя не строишь.

Теперь я знала его любимую книгу. Не ту, о которой он говорит на званых обедах, а настоящую любимую книгу, что даже он стыдится назвать.

Я подумала, что это важно – мы поднялись еще на одну ступень по лестнице взаимного узнавания.

Но на самом деле, конечно, это было не так. Прежде всего потому, что информация о его любимой книге не имела никакого значения.

Было утро дня, когда планировалось УЗИ на двадцать первой неделе. Я сидела в ванне, вся в воде, только колени и лицо выставив наружу. В доме у Джека было холодно.

Но он этого не ощущал. Я тоже иногда люблю контрасты: теплая кровать – наши холодные носы; холодный воздух – мое жаркое тело в горячей воде.