Корни зла - Сара Рейн

Сложно сказать, расстроили ли отца Эдмунда новости о пожаре и смерти Марианны и Брюса.

— Все сгорело? — постоянно спрашивал он Эдмунда. — В огне?

— Да. Верхние этажи дома полностью сгорели.

Отец долго молчал, и Эдмунд почти чувствовал, как он пытается соединить обрывки собственного разума. Было облегчением, когда он задал абсолютно здравый вопрос о Люси:

— Что с ней будет? Где она будет жить?

— Я думаю, с семьей Брюса Трента.

— Не с Деборой?

— Нет. Дебора предлагала это, но, я думаю, все согласились, что Люси будет лучше с семьей отца. Хотя, мне кажется, она будет проводить каникулы у Деборы.

— А, да, конечно. — На секунду Эдмунд подумал, что его отец снова окунулся в эту ужасную темноту, и он уже собирался уйти, когда отец неожиданно сказал: — Дебора была бы очень рада, если бы Люси жила с ней. Жаль ее. Привези Люси как-нибудь повидаться со мной, хорошо?

— Да, конечно, — удивленно ответил Эдмунд.

— Мне будет приятно. Как ты думаешь, она вырастет похожей на свою бабушку?

— Понятия не имею, — сказал Эдмунд.

Перед выяснением обстоятельств всего произошедшего Эдмунд сказал Люси, что лучше будет не говорить никому про лампу.

Люси грустно посмотрела на него, ее глаза казались слишком большими для маленького личика.

— Никогда?

— Да, — ответил Эдмунд. — Никогда.

Она нахмурилась, и Эдмунд понял, что она собиралась сказать что-то о том, что Эдмунд сам перевернул лампу, — он чувствовал, как мысль формируется у Люси в голове. Поэтому, не дав ей времени произнести эти слова, он продолжил:

— Люси, послушай... Люди могут не понять, почему... почему ты была там наверху в ту ночь. — Пауза. — Они могут даже решить, что пожар возник по твоей вине.

Было отвратительно видеть, как выражение лица девочки изменилось, но ничего нельзя было сделать. Люси была честным, умным ребенком, и всему, что она могла сказать, поверили бы. Не важно, какими жуткими последствиями обернулся план Эдмунда отомстить этой снисходительной сучке Марианне Трент, не важно, как потрясен он был тем, что случилось, — он должен был замести следы.

— Меня могут наказать? — спросила Люси через какое-то время.

— Нет. Нет. Я не думаю, что кто-нибудь сделает это, — сказал Эдмунд так, как будто не был абсолютно уверен в том, что говорит. — Но, просто на всякий случай, будет лучше, если никто никогда не узнает о том, что мы были на чердаке.

— Да, я понимаю. Я никогда никому не скажу, — ответила Люси. — Я обещаю.

— Вот и молодец.

— Но я думала, — сказала Люси, говоря очень медленно, как будто пыталась не заплакать, — что дождь потушит огонь. Ты не думал так, Эдмунд?

— Да. Да, я думал.

— Раньше мне нравился дождь по ночам, — задумчиво сказала Люси. — А тебе? От него мне было тепло и уютно. А потом утром все такое чистое, сверкающее и свежее. Но теперь я не люблю его.

— Я никогда не любил ночной дождь, — ответил Эдмунд.

Дождь шел и в ту ночь через несколько недель, когда умер отец Эдмунда. Непрекращающийся ливень бил в оконные стекла, словно костлявые пальцы скреблись, пытаясь проникнуть внутрь.

В раннем детстве Эдмунд жил в этом доме, и он мог сказать, что знал все настроения дома. Он думал, он знал скорость, с которой время двигалось в доме, хотя уже осознавал, что, когда тебе девятнадцать, время движется с совсем другой скоростью, чем когда тебе девять. Но уже не важно, доживет он до девяноста лет или до ста девяноста, потому что ночь, когда умер его отец, навсегда останется самой длинной ночью на свете.

С тех пор как произошел пожар, его отец все быстрее ускользал из нормального мира.

— Ну, мы знали, что его состояние может ухудшиться, — сказал доктор, когда Эдмунд неуверенно указал на это, — а теперь он подхватил эту инфекцию бронхов, скорее всего, из-за плохого общего физического состояния. И теперь у нас проблемы с тем, как лечить его, потому что на самом деле, я думаю, он не принимает антибиотики, которые я прописал. Ввиду его умственного состояния это вполне вероятно.

— Его надо положить в больницу?

Но оказалось, что больницы были переполнены умирающими или теми, кого нужно было срочно оперировать. Отец Эдмунда был сравнительно молодым, пятьдесят пять лет, — и его не нужно было класть в больницу только потому, что у него был бронхит. Из-за... хм, другой проблемы необходимо было, чтобы кто-то был рядом с ним, хотя бы в течение нескольких дней, сказал доктор. Просто чтобы убедиться, что он принимает таблетки и соблюдает постельный режим. Эдмунда ведь не очень затруднит остаться с ним?

— Нет, — сказал Эдмунд, размышляя, сколько лекций он пропустит и сможет ли потом нагнать их.

— Есть кто-нибудь, кого бы вы могли попросить пожить с вами, чтобы немного помочь вам? Родственники, может быть. Или есть эти медицинские организации, которые предоставляют медсестер.

Но Эдмунд не хотел, чтобы кто-то из семьи был тут. Тетя Дебора, конечно, тут же примчится помогать, но Эдмунд не желал, чтобы она слышала ненормальный бред отца, видела разрушающийся дом, видела разрушающегося отца. Он также не хотел, чтобы рядом была какая-нибудь сплетница-медсестра. Поэтому он ответил, что никого не надо и что он сам прекрасно справится.

— Хорошо. Попытайтесь заставить его принять антибиотики, по таблетке каждые четыре часа, и держите его в тепле, — сказал доктор, собираясь уходить, — и давайте ему как можно больше жидкости. Сладкий чай, сладкое питье, фруктовый сок — что угодно. У него довольно сильное обезвоживание. Ах да, и не оставляйте его одного, понятно?

— Он не сумасшедший, правда?

— Нет, но, я думаю, его умственное состояние ухудшается, хотя это не моя специальность. Возможно, нам придется позвать одного из дежурных психиатров, если состояние не улучшится.

— Может ли быть так, что придется поместить его в... сумасшедший дом?

— Давайте не будем так далеко загадывать. — Говоря это, доктор нахмурился, будто считал Эдмунда слишком юным, чтобы сказать ему правду, и спросил: — Вы уверены, что нет никого, с кем бы вы могли связаться?

— Мне никто не нужен. Я прекрасно справлюсь сам.

Эдмунд устроил себе постель в своей старой комнате, потом попытался убедить отца принять таблетки, оставленные врачом, поесть и попить. Его ужасало, как изменился отец за последние несколько недель, как вмиг высокая, когда-то крепкая фигура стала дряблой и раздавленной. Он сдался, думал Эдмунд. Он перестал бороться за то, чтобы сохранить рассудок, и я не думаю, что есть способ вернуть его. Эдмунд с удивлением осознал, что его отец устал бороться, что он был благодарен темноте, которая наконец увела его в глубокое забытье.