Затерянные в Полынье - Александр Трапезников

– Да уж. Спрячь куда-нибудь подальше свой пистолет. Думаю, он нам еще пригодится.

– Теперь нам прежде всего пригодятся мозги. Если дело дойдет до большой заварухи, то перевес все равно будет не на нашей стороне.

– Мозги, говоришь? Тогда тебе крупно повезло, что я рядом.

Марков рассмеялся, толкнув меня в бок. Мы уже совсем позабыли о том, что произошло между нами ранним утром.

После скромного ужина, состоявшего из перловой каши с тушенкой, зелени с огорода и чая, мы разбрелись по своим комнатам. Настроение у тех, кто готовился к скорому отбытию из поселка, было приподнятое. Но и мы, остающиеся, были полны сил и энергии. Я пришел на кухню к Комочкову и предложил сегодня же вечером попытаться проникнуть в дом доктора Мендлева. У меня был интересный план, который я изложил Николаю.

Маркова мы решили с собой не брать и не посвящать в наши действия, – третий человек здесь был лишним. А вот помощь Милены мне потребовалась бы. Ее мастерство театральной гримерши было неоценимо, недаром она пользовалась такой популярностью в наших актерских кругах. Могла из юноши сотворить старика, а из женщины преклонного возраста – невесту на выданье. И я пошел к ней мириться, переступив через собственные обиды и гордыню.

Она полулежала одетая на кровати и листала старые журналы. Бросив на меня внимательный взгляд, понимающе улыбнулась.

– Ну что, котик, соскучился по своей женушке? – спросила она. – Тяжко одному-то спать?

Я еле сдержался, чтобы не развернуться и уйти.

– Милена, давай поговорим серьезно. Твоя жизнь – это твоя жизнь, и я не восточный султан, чтобы держать тебя взаперти.

– Да у тебя и не получится.

– Я о другом… – А о чем другом, я стал забывать, глядя на ее изученное мною до малейшей морщинки лицо, милое и родное, и меня вновь потянуло на опасную тему наших взаимоотношений, на это проклятое минное поле, где каждый подвергался риску взорваться. Но мы же сами постоянно и устанавливали эти мины. – Почему ты так себя ведешь со мной? Я что, твой враг, в которого надо постоянно целиться из ружья?

– Ты – мой муж. А муж объелся груш, – последовал чисто женский ответ.

– Что это значит? Почему мы не можем жить, как живут Барсуковы? – спросил я, приводя, как тотчас же понял, не слишком удачное сравнение в свете последних интимных открытий. И добавил: – Надо срочно заводить детей.

– Прямо сейчас?

– А хотя бы!

– Изволь, – согласилась она, расстегивая пуговки на платье.

– Ты все понимаешь слишком примитивно, – разозлился я, хотя и сам не понимал, чего я сейчас хочу.

Она снова застегнулась.

– Ты никогда не станешь настоящим мужем, – сказала Милена. – Потому что ты – актер, хороший, надо отметить, играющий в жизни самые различные роли. Хотя порою сам этого не хочешь или даже не догадываешься, что играешь. Но жизнь все-таки не театр. Шекспир был неправ. Жизнь, скорее уж, Книга Откровений. Правда, для не умеющих читать.

Она впервые говорила со мной столь честно, и я даже не ожидал, что в ее хорошенькой головке кроются такие умные мысли. А Милена продолжила:

– Иногда ты можешь сыграть и рыцаря, и сыщика, как сейчас, и героя, и любовника, и даже любящего мужа. И последние две роли у тебя получаются просто на бис. Но вот спектакль заканчивается, и ты снова превращаешься в обычного Вадима Свиридова. Каких много, по сути. А мне нужен один-единственный и не похожий ни на кого. Не артист. А настоящий.

– Как Марков? – коварно спросил я.

– При чем здесь Егор? – Она посмотрела на меня настороженно. Потом ответила: – Да, если хочешь знать. Он – цельный. Извини, если я тебя обидела.

– Ну и ты меня тогда прости. Наверное, мы слишком невнимательны друг к другу. Но вот вернемся в Москву и тогда…

– Брось… – остановила меня она. – Там все будет по-прежнему. Те же люди, те же встречи, те же разговоры. Та же жизнь. Ничего не изменится.

– И наши с тобой отношения? А если попробовать?

– Хорошо, – улыбнулась она. – Попробуем…

За этой беседой я совсем забыл, зачем пришел к ней. Но с другой стороны, я был даже рад, что у нас состоялся такой разговор. Но время шло, и Комочков ждал меня.

– Милена, ты должна превратить меня в смертельно больного человека, – сказал я. – В умирающего.

– Каким образом? – спросила она. – Дать тебе по балде утюгом?

– Это лишнее. Просто загримируй меня, как ты это умеешь.

– Зачем? В какой пьесе ты хочешь сыграть на сей раз?

– Потом узнаешь. Но это очень важно.

– Ну что же… – согласилась она. – Поглядим, что можно сделать из цветущего мужчины среднего возраста.

Она достала из сумочки свои гримерные принадлежности, и работа закипела… Закончив, Милена подсунула мне зеркало, и я увидел человека с землистым цветом лица, заострившимся носом, запавшими глазами, под которыми расплывались темные круги. Короче, без пяти минут покойник.

– Отлично! – произнес я бодрым голосом. – Это то, что нужно. Спасибо, милая.

Я обнял ее и поцеловал, забыв о фиолетовой помаде на губах. Но дело в том, что, пока она накладывала своими тонкими пальчиками грим на мое лицо, эта «рабочая» ласка так меня томила и возбуждала, что я не мог дождаться окончания сеанса. Неужели и все другие артисты, которых она гримирует, чувствуют то же? Но сейчас мне было плевать на них, на себя, на Комочкова, который меня ждал, и на весь свет. Я ощущал близость ее тела, снова вдыхал запах ее волос, целовал чувственные губы, гладил нежную кожу.

– Подожди… – прошептала она. – Так же нельзя…

– Можно… – Я видел, что ее широко раскрытые глаза призывно зовут меня. В ней пробуждался тот же неутомимый и страстный зверь, что и во мне. Было ли от него спасение? Мы снова любили друг друга, как прежде…

– Ты не похож на умирающего лебедя, – туманящим сознание голосом шептала она, и я так же тихо отвечал ей что-то. Наше любовное борение было обречено на безмолвное и сладостное слияние, в котором мы теряли контроль над рассудком и забывали наши обиды, нанесенные в иной борьбе – борьбе за самоутверждение. И в прошлые времена нас всегда мирила постель, но сейчас это бессознательное отключение от реальной жизни чуть не привело к подлинной драме: в самые напряженно-томительные секунды Милена, вскрикнув, прошептала другое имя: Егор…

И руки мои, вернувшись в подчинение к разуму, который взорвался яростью, стали сжиматься на ее хрупком горле. Всего лишь несколько мгновений я сдавливал ее шею: холодея от сладостного сознания, что она сейчас умрет, – и это будет моей местью за все, а она хрипела и не могла вырваться. Я бы, наверное, так и задушил ее, но в этот момент в дверь постучали, и этот звук отозвался в моей голове. Я разжал руки и откинулся на подушку.