Врата Афин - Конн Иггульден

– Быть такого не может, – фыркнул Ксантипп. – Во всяком случае, он бы передвинул день отчета или призвал бы тратить больше на работников. Это же Фемистокл был тем, кто в первую очередь хотел получить серебро для кораблей.

– Так-то так. Но он этого не сделал. Промолчал. Думаю, и дальше так будет продолжаться – если только для него нет в этом какой-то выгоды. – Эпикл устало вздохнул. – Говорят, он сблизился с Кимоном после выступления на похоронах. Кимон тратит серебро, как перс, это я точно знаю.

Они обменялись взглядами, хотя вслух ничего не сказали.

– Совет – всего лишь люди, Ксантипп. Просто добровольцы. Им можно льстить и приглашать на обеды, давать хорошие места в театре, умасливать, кто знает? Возможно, Фемистокл ищет влияния только для того, чтобы добиться повышения платы копателям и кузнецам. В таких случаях часть всегда достается тому, кто это провернул. Все законно, как и вознаграждение посреднику. Когда серебро иссякнет, люди будут голодать, а на агоре начнутся беспорядки, вот тогда отложенный отчет ему и пригодится. Такое постоянно случается.

Рассуждение друга встревожило Ксантиппа.

– Корабельщики требуют двойной оплаты в порту, – сказал он.

– Ну вот. Ты можешь их за это винить, когда потребность в их ремесле так велика? Я удивлен, что они не просят большего.

– Но это почти удвоит стоимость кораблей! Какая будет польза от мешочка с серебром, когда вернется персидский флот? Ты хочешь сказать, что за такими требованиями стоит Фемистокл? Никогда об этом не слышал!

– Ты не умеешь заключать сделки, – развел руками Эпикл. – Твое богатство защищает тебя. Такие люди, как Фемистокл, могут строить флот или добывать серебряную руду для Афин, но они не прочь снять сливки со сделки или получить долю в предприятии. Говорят, у него нет семейного состояния. Если бы у него были свои деньги, он уже давно бы разорился при нынешних тратах. Пиры, постановки, новые здания, три триеры, обещанные из собственных средств? Люди его любят.

– Мы не допустим еще одного тирана, – строго сказал Ксантипп.

– Возможно, мы сами его вырастим – того, кого выберет собрание. Фемистокл хочет быть первым человеком в Афинах. Все это видят. Мильтиад мог бы остановить его, но ты его устранил. Сейчас это может сделать Аристид. Или ты. Кто еще? Просто будь осторожен. Как бы Фемистокл ни смеялся, он безжалостен, в этом можешь не сомневаться.

– Ты ошибаешься, – ответил Ксантипп, вспомнив тот день в гимнасии, когда Фемистокл рассказывал о своем детстве. – Я знаю его лучше, чем ты думаешь. Он… вульгарный, шумный, да, он все то, что я нахожу утомительным. Он плохо разбирается в ценности серебра, это я точно знаю, и, по-моему, он человек чести. Истинный афинянин.

– Будем надеяться, – сказал Эпикл. – Он определенно из тех людей, за которыми следуют другие. Я видел это на похоронах. Проблема в том, куда он их поведет.

– Он настаивал на том, чтобы новое серебро из Лавриона было потрачено на флот, – напомнил другу Ксантипп. – Не ради собственного обогащения, не ради рабов, дорог или плитки. Это было правильно – как я и сказал тогда. Говорю тебе, я был бы рад, если бы таких, как он, было двое или трое и если бы в результате у нас появилось четыреста триер!

Эпикл отвел взгляд; спорить с другом он не хотел, но его сомнения явно остались при нем. Увидев это, Ксантипп почувствовал, что его терпение лопнуло. Ему было почти сорок, и тонкости политических игр с их меняющимися союзами казались ему чем-то тривиальным, почти детским.

Воспользовавшись паузой, он похлопал Эпикла по руке:

– Позволь мне разобраться с этими вопросами самому. Дай мне немного времени. А сегодня сбегаем в порт – и обратно.

Эпикл застонал и улыбнулся, как и ожидалось, но выражение беспокойства осталось на лице, даже когда Ксантипп исчез в здании совета. Он видел, как Фемистокл выступал на похоронах Мильтиада. Такой искусный оратор мог представить дело в самом разном виде. После его речи осталось ощущение, что Мильтиад был человеком, незаслуженно обиженным, героем, поверженным своим обвинителем. Возможно, не всю вину за это следовало положить к ногам Фемистокла, но та ловкость, с которой он создал нужное ему впечатление, делала его опасным. Одно и то же всегда можно показать и увидеть по-разному. Люди любили Фемистокла и не видели в нем зла. Эпикл знал, что Ксантипп восхищается им за его теплоту и необычайное умение обращаться с толпой – возможно, за все то, чего не было у самого Ксантиппа.

Топчась в ожидании, Эпикл поцарапал ногу об осколок горшка, хрустнувшего под стопой. Что касается его самого, то, честно говоря, он благоговел перед обоими мужчинами, но они были сделаны совсем из другой глины. Мало кто мог управлять собранием так, как Фемистокл.

Поднеся руку ко рту, Эпикл откусил уголок ногтя на большом пальце, что делал, только когда волновался. Он пытался предупредить друга, но Ксантипп его не слушал.

Глава 22

Гимнасий, в который направился Кимон, находился на юге города. Юноша не спал прошлой ночью и чувствовал, как чешется и потеет все тело, как им овладевает усталость. И все же в восемнадцать лет он даже в таком состоянии не утратил ясности ума. Сон был просто помехой в жизни, раздражителем, который дергал за рукав, когда он хотел бежать дальше.

Никто из прислуги не окликнул его, когда он прошел через ворота, миновал галерею и зашагал по открытому полю. Кровь бурлила от восторга. Отец едва сошел в могилу, а имя сына уже знали все в Афинах. С одной стороны, его поддерживали те, кто считал, что с Мильтиадом обошлись несправедливо, убив человека, всю свою жизнь служившего городу. С другой – в верности его сыну после похоронной процессии поклялись те, кто был на Марафоне. Кимон не совсем понимал, что двигало этими людьми, но был готов принять их клятвы. Он сделал это без колебаний, хотя они стали клиентами его семьи, что повлекло бы за собой дополнительные расходы, если они заболеют или будут ранены. Он не отказал им – и по городу распространился слух, что он не откажет. Он видел, что Марафон был их золотым моментом, когда они испытали себя и доказали свою храбрость в горниле кузницы. Ничто и никогда уже не будет таким сладким на вкус, подумал он. Для них. Он найдет собственный фрукт – и сделает так, чтобы густой сок потек по подбородку и груди.