Врата Афин - Конн Иггульден

на Илиссе или в диктерион, который я недавно купил. Обещаю – ты найдешь там уединенное место для скорби.

Кимон устало махнул рукой:

– У меня есть такие места. Я наследник своего отца. Все, чем он владел, сегодня принадлежит мне. Все.

– И… у тебя это все останется после выплаты штрафа? – спросил Фемистокл.

Кимон подозрительно посмотрел на него, но потом сдулся, как мех с вином, выпустив воздух изо рта, и кивнул:

– Мы приготовили полную сумму. Пятьдесят талантов серебром. Ты когда-нибудь видел так много? Понадобится целый караван повозок! Триста тысяч драхм. И чего ради? За один день жизни? Не знаю, может, я еще не буду платить.

– Ты заплатишь, – тихо сказал Фемистокл. – Эти деньги позволили твоему отцу умереть почетной смертью, а не от ножа или чего похуже. Боги дали ему так много. – Он на мгновение задумался, прежде чем продолжить. – Если хочешь, я пришлю за ним людей сегодня вечером – чиновников экклесия. Мы пересчитаем их на агоре, и да… мы торжественно и во всеуслышание благословим имя твоего отца, чтобы каждый афинянин, каждый мужчина и каждая женщина знали, что твоя семья предоставила серебро.

– Что ж, весьма любезно с твоей стороны. Думаю, это порадовало бы тень моего отца.

– И вам не придется ничего продавать? Дома? Что-то еще? Мильтиад был богаче, чем я думал.

– У нас есть новый рудник, и отец вел дела с некоторыми торговцами. Есть долги, но мы выживем…

Кимон замолчал и, сделав еще глоток, протянул мех с вином Фемистоклу. Пока мужчина пил, Кимон наклонился ближе и прошептал ему на ухо:

– Я собираюсь убить Ксантиппа.

Фемистокл вздохнул и, демонстративно запечатав мех затычкой, отложил его в сторону.

– Нет. Ты этого не сделаешь. А если сделаешь, попадешь в ту же тюрьму, где держали твоего отца. Следующий судный день через неделю. Тебя потащили бы в ареопаг, твою судьбу решили бы голосованием. Ксантипп – человек популярный. Семья его жены – богата и влиятельна. Ты не смог бы заплатить еще один огромный штраф, чтобы остаться в живых. Сейчас в тебе говорит вино, понимаю. Я ничего не слышал, а если бы и слышал, то слова – это просто гнев и ветер.

– Ответственность на нем, – упрямо возразил Кимон. – Сердце моего отца не выдержало напряжения и стыда из-за того, что его взяли, как обычного преступника, из-за того, что ему пришлось предстать перед судом и быть брошенным в яму! Я клянусь…

Он повысил голос, и Фемистокл подошел ближе, загородив широкой спиной дверь во внешнюю комнату.

– Сынок, не надо угрожать. Вокруг есть и другие уши, не только мои. Пожалуйста. Не говори ничего такого, что мне придется повторить перед присяжными. Ксантипп…

Кимон зашипел от боли и ярости при этом имени.

Фемистокл подождал и продолжил:

– Ксантипп возбудил дело о потере, о катастрофе. Капитаны твоего отца рассказали, как все было. У тебя нет причин для мести. Он заслуживает смерти не больше, чем твой отец, ты можешь это понять? И изгнания не заслуживает. Мы подвергаем остракизму людей, которые слишком много возомнили о себе, которые обладают слишком большой властью. Это здесь неприменимо, и ты не смог бы собрать шесть тысяч голосов. Ксантипп – это имя в Афинах. Более того, он мой друг и хороший человек, хотя я признаю, что он, кажется, благоволит Аристиду. Такие люди вне твоей досягаемости, Кимон. Ты должен это понимать.

– Не понимаю. И я найду способ, – сказал Кимон. – Тебя это не касается, куриос. Это касается меня и моего отца, который был хорошим человеком. Он умер от стыда и боли, когда дома за ним должны были ухаживать его рабы. Я найду способ…

– Я сберегу для тебя серебро, – пообещал Фемистокл. – По крайней мере, могу взять на себя это бремя, пока у тебя горе. Прикажу отвезти его в здание совета на агоре…

– Туда, где держали моего отца. Где он умер, – перебил его Кимон.

– Да, – словно в молитве, склонил голову Фемистокл. – Хотя он не плакал и не жаловался. Он ушел как человек перед своими богами. Если позволишь, Кимон, могу я выступить на похоронах в честь твоего отца?

Юноша обнял его. Фемистокл подождал, пока утихнут рыдания, и продолжил:

– Твой отец был великим афинянином. Он хотел бы увидеть тебя взрослым, тридцатилетним, с женой и собственными детьми. Не вынуждай меня привлекать тебя к суду. Понимаешь? Законы связывают нас всех. Твоя судьба – это твоя судьба.

Кимон отступил, глаза его горели. Фемистокл протянул ему тряпицу, и он вытер ею лицо, промокнул пот и слезы и кивнул. Прежде чем выйти, Фемистокл похлопал его по плечу.

Жрец Аида вполголоса беседовал о чем-то со жрицей Афины. Мужчины коротко поприветствовали друг друга.

«Интересно, – подумал Фемистокл, – что они слышали?»

Позади представителей храмов ждала мать Кимона.

Фемистокл увидел довольно неряшливую женщину средних лет, без намека на талию. На ней было черное одеяние с золотым ожерельем, которое могло бы украсить шею царицы. Семья открыто демонстрировала свое богатство, и оставалось только гадать, какая часть этого поступила из персидских сундуков.

– Курия. – Он поклонился, отдавая женщине дань уважения в ее собственном доме. – Твой сын попросил меня собрать таланты для городской казны. Я хотел бы произвести тщательный подсчет и организовать надежную охрану, чтобы все было доставлено в целости и сохранности.

Не прерывая рыданий и прижимая к лицу тряпицу, она просто махнула рукой. В отношении женской скорби никаких ограничений не существовало, но вдова Мильтиада вела себя необычно тихо, ожидая сына. Насколько искренним или притворным было ее горе, Фемистокл судить не мог.

– Бери, – сказала она, видя, что он все еще ждет разрешения.

Фемистокл понимал, что к такой сумме нельзя относиться легкомысленно. В первую очередь ему требовалась охрана, возможно, сотня гоплитов в полном вооружении. Если бы он каким-то образом потерял пятьдесят талантов, то уже на следующий день собрание проголосовало бы за его изгнание или смерть, в этом сомневаться не приходилось.

– Благодарю, – сказал он.

В конце концов, Афины не могли позволить себе потерять даже монету. Им нужно было построить флот, который сокрушит персидские корабли, когда они придут снова.

Он поклонился матери Кимона и попятился из комнаты, после чего проследовал за рабом в закрытую галерею, заставленную у главных ворот деревянными ящиками. Охранявшие богатство домашние стражники шагнули вперед с поднятыми копьями, пока его право стоять там не было подтверждено.

Под их пристальными взглядами Фемистокл вскрыл ящик и провел рукой по серебру. Возможно, они подозревали, что каждый человек только и мечтает о том, чтобы украсть