Идиотам просьба не беспокоиться - Тибор Фишер

Когда Миранда вышла из квартиры, она налетела на Оуэна, который как раз выходил из квартиры напротив. Раньше Оуэн не был в Хедстоуне ни разу, ни разу про него не слышал и никогда больше туда не поедет. Он потратил час на дорогу от офиса, чтобы встретиться с клиентом. И в довершение ко всему – чтобы совсем уже не оставалось сомнений – актер вывалился на лестницу в одних красных боксерских трусах, дабы вручить Миранде ее бюстгальтер, который она забыла.

– А я собирался сделать тебе предложение, – вот все, что сказал Оуэн.

Какова была вероятность встречи? Миранда вообще не умела считать, хотя математика всегда приводила ее в благоговейный восторг. Население Большого Лондона составляет семь миллионов человек, не считая туристов, неучтенных нелегальных эмигрантов, тех, кто бывает тут только проездом, и «диких» торговцев, не имеющих разрешения на торговлю. Так какова вероятность? Двести миллионов к одному? Пятьсот миллионов к одному? Два миллиарда к одному? Как падение метеорита. Как выигрыш в лотерею.

Она не смутилась, потому что вообще никогда не смущалась. Но ей было жалко Оуэна, и жалко, что она сделала ему больно. Он был из тех немногих мужчин, которые признают, что женщины тоже имеют право на свободу; он не ждал, что она будет сидеть дома и готовить ему горячие ужины, пока он сам будет носиться по городу в поисках, с кем бы еще потрахаться. И его желание жить вместе с Мирандой не было, как это часто бывает, результатом отчаяния (чтобы было с кем поговорить). Он хорош собой, остроумен, умен; он внимательный и деликатный, у него интересная и насыщенная жизнь, его постоянно зовут в компании, причем приглашений обычно столько, что на все не хватает времени. Он говорит о том, как нужно стараться, когда живешь вместе, чтобы обоим было хорошо, и что совместное существование требует жертв, но это приятные жертвы. Причем это не просто красивые слова. Ему даже нравится мыть посуду.

Миранда понимала, что она – непробиваемая эгоистка, что он достоин гораздо лучшего, и что он мог бы найти себе женщину, с которой он был бы по-настоящему счастлив; жить с Оуэном – это как использовать под пепельницу редкую вазу династии Мин: расточительно и неэкономно; или как если бы убежденный вегетарианец выиграл в лотерею запас парной говядины на целую жизнь вперед: совсем ни к чему.

После Хедстоуна она сделала для себя три вывода: если бы всем остальным это нравилось так же, как нравится ей, цивилизация бы погибла уже давно; у каждого в Лондоне есть свой Хедстоун; и наконец, что это большая ошибка – жить с человеком, который тебе приятен, и что с ней этого больше не повторится.

* * *

Весь день у Миранды ушел на то, чтобы найти подходящее определение для понятия «смешное» и придумать, как лучше держать микрофон. Они жили на третьем этаже, и выглянув из окна, она увидела Тони. Очень вовремя. Она быстренько улеглась обратно в постель и напустила на себя болезненно вялый вид. Тому было две причины: потому что Тони был склонен поверить, что если по возвращении домой он найдет ее лежащей в постели, значит, ей действительно плохо (его бесило, что она целыми днями бездельничает; то есть это он думал, что она бездельничает), и еще потому, что ей не хотелось, чтобы он или кто-то еще узнал, как сильно она напрягалась.

Он нашел ее в спальне.

– Тяжелый день?

– М-мм.

– Ты не забыла, что мы идем в гости?

– М-мм, – отозвалась она, натянув одеяло к самому подбородку. Он пошел на кухню, и через пару минут она встала и поплелась в ванную, набрала себе горячую ванну и возмутительно долго там отмокала. Обычно она никогда не опаздывала и всегда успевала собраться вовремя, но Тони так всегда напрягался насчет того, чтобы не опоздать, что она не могла устоять перед искушением немножечко помотать ему нервы. Пока она плескалась в ванне, она слышала, как Тони из последних сил сдерживает себя, чтобы не начать нетерпеливо ходить по комнате из угла в угол, и глотает слова праведной ярости и укора. Миранда выходит из ванной, завернутая в полотенце.

– Ты не видел мой пинцет?

– А в ванной разве нету?

– Который в ванной, он плохой. А мне нужен хороший.

– Ничем не могу помочь. Могу я тебе ненавязчиво указать – ни в коем случае не придираясь, не раздражаясь и не желая давить, – что нам выходить через десять минут?

– Думаешь, это поможет?

– В таком случае я молчу.

Миранда наблюдает за тем, как Тони делает вид, что он читает журнал и вовсе ее не ждет. Не отрываясь от чтения, он говорит:

– Я молчу.

Уже не в первый раз она перебирает в уме причины, почему ей не нравится Тони. Тони-пони. Надежный. Управляемый. Такой, которого очень легко забыть. Но именно поэтому она с ним и живет. Почему мужчины патологически не способны быть мужчинами? Почему он просто не вмажет ей кулаком, так чтобы она пошла в гости с фингалом под глазом? Эта мысль доставляет ей удовольствие, но тут она вспоминает единственного мужчину, который поставил-таки ей фингал (водопроводчик-ирландец, у которого в Ирландии остались жена и дети и который набросился на нее с кулаками, когда она заявила, что будет делать аборт, чтобы избавиться от его неумышленного ребенка, дабы избегнуть унылой участи матери-одиночки), после чего ему пришлось сигануть из окна на первом этаже, натягивая на ходу штаны, дабы избегнуть кухонного ножа, с которым она на него набросилась.

Миранда возвращается в ванную, где плохой пинцет из бесплатного маникюрного набора. Он худо-бедно работает, но удовольствия не доставляет. У нее где-то был и хороший пинцет: когда выдираешь им волосок, кажется, что выдираешь его навсегда.

Она надевает черное платье, снимает с него белый пух и какие-то нитки и чистит зубы специальной зубной ниткой, на что уходит значительно больше времени, чем потребовалось бы самому въедливому дантисту в плохом настроении.

– И как я выгляжу?

Она поворачивается к нему, чтобы он заценил. Тони знает, что ему никогда не выиграть; это такой тест на выносливость. И этак, и так – безнадежно. Зная, что он уже проиграл, будет ли он бороться до конца?

– Замечательно. Ты выглядишь замечательно.

– Ты так говоришь, только чтобы меня не расстраивать, чтобы сделать мне приятное.

– Но это же, кажется, бесполезно: пытаться сделать тебе приятное? Тут как ни пытайся…

На мгновение ей кажется, что он рассмеется, но он надевает пальто и выходит на лестничную площадку. В том, как он выходит, присутствует некое окончательное или-или: или иди, или оставайся. Вот он, момент проявленного достоинства, но достоинство слишком слабенькое, чтобы активизировать восхищение.

Люди не меняются, думает она, усаживаясь в машину. Если как следует приглядеться к кому-то, никаких неожиданностей не будет – ничего, что могло бы тебя удивить. Люди не то чтобы предсказуемые, вовсе нет. Просто они не меняются. Старые холодильники тоже скачут по кухне, когда включаются, но это не значит, что они кенгуру. Вот в чем подлинная проблема.