Идиотам просьба не беспокоиться - Тибор Фишер

Вот оно – виртуальное странствие двадцать первого века. На другом берегу океана, где идет мелкий дождь, маленькие суммы денег, обозначенные его именем, переезжают в какой-то там банк в Кембридже; в то время как в Лондоне маленькие долги из Америки перебираются по адресу, где Эльза подпишет чек, изобразив приемлемое подобие его подписи, и тем самым даст ему право расплачиваться по карточке.

Ему было хорошо. Как бывает хорошо после рисового пудинга и кофе. И больше никто в ресторане не мог этого оценить. Больше никто в Нью-Йорке. Может быть, даже никто в целом мире.

По дороге в Публичную библиотеку он заглянул на почту, посмотреть что пришло. Один чек, трехмесячной давности. Книга на рецензию; это будет примерно так: триста слов о том, на что это похоже, и триста – на что не похоже. Хорошо. Приглашение на конференцию.

Несколько писем от Эльзы – пакет корреспонденции ко дню рождения. Каждый раз он мужественно боролся с искушением отправлять ее письма прямиком в мусорную корзину, потому что за последние несколько лет в них не было ничего нового. Она работала там же, жила в той же самой квартире, выражала свои тревоги и уговоры в тех же самых словах. Можно было бы предположить, что она тоже устала писать эти письма, измазанные розовыми соплями – точно так же, как он устал их читать, – но нет: для нее это была настоящая жизнь. Что ж… у каждого своя рутина.

Но опять же: Эльза была упрямой, – и это была ее единственная добродетель. Только не думай, что я сделаю первый шаг. Эта фраза повторялась примерно в каждом пятом письме и была, как он сильно подозревал, начисто лишена иронии, несмотря на то обстоятельство, что Эльза уже сделала тысячу первых шагов и использовала все виды оружия из женского арсенала от булыжника до гранатомета.

Волны розовых конвертов, кипы открыток и других знаков любви и внимания мчатся за ним по пятам по всему миру: марципановые бегемотики, пластмассовые львята, ежедневники в меховых обложках, брелок для ключей с цитатой из Библии (апофеоз бесполезных и неуместных подарков, поскольку жить ему негде и ключи ему не нужны), шоколадные сиськи, банки с фасолью для выпечки, надувные губки, заводные миниатюрные новогодние елки на ножках, – все пронизано щемящей нежностью и добротой. В периоды особенно напряженной активности она писала ему чуть ли не каждый день. Он уже не знал, куда деваться от плюшевых зверюшек, в которых воплощалась ее любовь: улыбчивых медвежат и ярко-красных дельфинчиков с прилагаемой к ним открыткой: для самого-самого моего человека – я думаю о тебе, и я счастлива. Также присутствовали: грустные зайцы, кроты с печальными глазами и несчастные заброшенные котята с табличкой «Скучаю по тебе» на пузе. Похоже, у Эльзы был просто неистощимый запас безделушек и игрушечного зверья, предназначенных для проявления нежности, и это при том, что она окончила университет, что ей было уже тридцать два, и во всем остальном она была женщиной безупречного вкуса, и половина ее посылок до него просто не доходила.

Он искренне не понимал, что она в нем нашла. Он знал только то, что главное его достоинство заключается в отсутствие недостатков. Он бы не бил ее, не волочился бы за другими женщинами, не пропивал бы все деньги и не проигрывал их на скачках, не заставлял бы ее смотреть с ним футбол по телевизору и не какал бы на пол. Он был как та безногая черепаха из анекдота: ее всегда можно найти там, где ее оставили. Он едва не соблазнился настоятельными уговорами Эльзы переехать к ней жить: у нее, мол, достаточно места в квартире, и он ей совсем не помешает, и она тоже не будет мешать ему работать. Он человек скромный и неприхотливый, запросы у него минимальные, много места он не занимает. Это был бы, наверное, неплохой вариант.

Единственная причина, почему он не воспользовался столь заманчивым предложением: не захотел. И он знал, что если бы он уступил, она бы лишилась возможности найти настоящее счастье. Что это было: душевное благородство или просто понимание, что с ним ее жизнь будет скучной и невыразительной?

Время от времени случались периоды молчания на несколько месяцев, когда Эльза приходила в себя после очередного неудачного романа. Мужской силуэт неизменно маячил где-то на периферии всякий раз, когда Эльза ездила в отпуск. В письмах появлялись одноразовые упоминания о встрече с каким-нибудь лесником на пляже или с продюсером – в морском круизе. Ее любовные связи, похоже, не выходили за рамки гостиничных кроватей.

Было приятно осознавать, что Небеса не просто наказывают дураков. Хотя Эльза была далеко не красавицей – не из тех женщин, на которых оборачиваются на улице, – она была умной, тактичной и деликатной, у нее была неплохая работа, она хорошо готовила, она постоянно встречалась с людьми по работе, но все равно неизменно спала одна в своей огромной двуспальной постели, хотя хотела совсем немногого: облить нежностью своего мужчину.

Он никогда не понимал людей, которые убеждены, что быть не похожими ни на кого – это придает стимул и является ценным качеством. Всякий, кто был на краю, знает, как там неуютно и холодно.

Он пошел в Публичную библиотеку, нашел тихий уголок и устроился там. В правой руке – «Три недели в Моптауне», в левой – «Если бы я был Богом». Другие посетители библиотеки время от времени поглядывали на него, но никто ничего не сказал.

Настало время академический рутины, как это бывало почти каждый день.

Почему он не устроился на работу в какой-нибудь университет, преподавателем по литературе? Наверное, потому что не захотел. Но ему нравилось периодически выходить из засады и стрелять в спину профессорам. Это было приятно. Злобно и несправедливо, но именно это ему и нравилось.

Он начинал с того, что упоминал какое-нибудь общеизвестное произведение, и это давало им повод надеяться, что они обрели благодарного слушателя, перед которым можно и выпендриться. Потом он вспоминал более редкую книгу, демонстрируя глубокие познания в данном вопросе и вызывая легкое удивление у профессиональных филологов. Потом – какой-нибудь совсем уже раритет, которого и существует всего-то один-два экземпляра. Чтобы совсем уже их напугать, дипломированных филологов. Это было легко. Он делал специалистов по девятнадцатому веку, ретроспектируя век восемнадцатый; специалистов по восемнадцатому он доставал, проводя аналогии с веком семнадцатым; специалистов по веку семнадцатому громил веком шестнадцатым. Это было легко – выбить почву у них из-под ног, отступив лет на десять – пятнадцать назад от их узкоспециализированного периода. Тогда некоторые из них с облегчением улыбались и говорили, что это не их профиль. Но как можно понять писателя и изучить его творчество, если не знать, что было раньше, что этот писатель читал и на каких он учился примерах? И что читали те авторы, которых читал он? С теми, кто пытался искать убежища в своем периоде, он поступал очень жестко: уводил их назад во времени и яростно атаковал их укрытие, давая понять, что оно их нисколечко не защитит. Вот почему он писал рецензии на книги.

Он отложил «Если бы я был Богом». 1884-й, но вразброс. Подобрать книги в нужном порядке при всем желании невозможно. Ему никак не удавалось выдерживать правильную последовательность – во всяком случае, не так аккуратно, как хотелось бы. Приходилось читать зигзагообразно – то забегая чуть-чуть вперед, то возвращаясь назад.