Писатель на дорогах Исхода. Откуда и куда? Беседы в пути - Евсей Львович Цейтлин

Выйти из тени

(Семен Резник)

ЕЦ Ваша первая книга «Николай Вавилов» вышла в 1968 году в серии «Жизнь замечательных людей». Казалось, это был блестящий литературный дебют. Серия «ЖЗЛ» пользовалась тогда огромной популярностью. Читателя притягивали имя, загадки жизни и смерти Николая Ивановича Вавилова, великого ученого, уничтоженного советской властью и не так давно реабилитированного. Между тем фанфар не было. «Вышестоящие инстанции» по подсказке академика Лысенко разглядели в книге крамолу: ее обкорнали, едва не пустили под нож.

В минувшие полвека вы не раз возвращались к судьбе своей первой книги, к перипетиям давней борьбы за нее. И это естественно. Издательская история, похожая на мрачный детектив, впервые резко обнажила для вас суть партийно-полицейской системы, существующей в СССР. В той борьбе, как мне кажется, сформировался и ваш бесстрашный литературный характер. Долгие годы вы продолжали собирать материалы о своем герое. А недавно в московском издательстве «Захаров» увидела свет ваша новая книга: «Эта короткая жизнь. Николай Вавилов и его время». Круг символично замкнулся? Между этим уникальным биографическим повествованием (в нем более тысячи страниц) и вашей первой книгой – почти вся ваша литературная жизнь. Конечно, вы интенсивно и интересно продолжаете свою работу писателя и публициста. И все же большая часть пути уже пройдена. Осуществили ли вы то, что было задумано в юности?

СР Знаете, я не могу сказать, что в юности что-то задумывал. Правда, тяга к литературе была с детства – это помню. Я даже сочинял стихи. Никому не показывал, стеснялся. Но одно стихотворение принес в школу. Это был подарок товарищу Сталину – к его 70-летию. 1949-й год, значит, мне 11 лет. Вся страна готовилась к юбилею вождя, и дети делали ему подарки. Вот я и сочинил стихотворение. Написал от души, хорошо написал – так мне казалось! Подал тетрадный листок учительнице, она, надо сказать, у нас была «строгая, но справедливая». Класс у нее – лучший в школе, дисциплина образцовая, все ходили по струнке, ее слово было высшим авторитетом. Я ждал похвалы. А она прочитала, швырнула мне листок назад и говорит – сердито так, зло:

– Ты что это принес? Рисом надо! Рисом!

Это значило – раскрасить картонку, а текст наклеить из рисовых зернышек. Поветрие было такое. Брали какой-нибудь лозунг или словесный штамп: «Спасибо товарищу Сталину за наше счастливое детство», «Один сокол Ленин, другой сокол Сталин», «Мы так Вам верили, товарищ Сталин, как, может быть, не верили себе» (Исаковский). Эти слова выкладывали зернышками, аккуратно наклеивали на картонку. Цветочки подрисовывали, красивую рамочку. Это был подарок товарищу Сталину. Понимаете? Джамбула дарили в рамочке, Исаковского. А я от себя написал, от души – свое, сокровенное, да складно так получилось: гладко, в рифму, не хуже, чем у Исаковского. И она мне говорит: рисом!

Я был уязвлен до глубины души. Порвал листок на мелкие кусочки. Товарищ Сталин остался без моего подарка. Стихов я больше не сочинял. В школе математика, физика давались мне лучше, чем русский язык. В диктантах делал одну-две ошибки. По всем предметам отличник, а по русскому языку – четверка.

В 9-м классе у нас появилась новая учительница литературы – Екатерина Дмитриевна Чемоданова. Совсем молоденькая, только что окончила филфак, значок университетский на лацкане. Уроки – сплошные дискуссии, споры!

Да что в ней хорошего – в этой Татьяне Лариной? А почему Печорин – лишний человек? А «Отцы и дети»? А сны Веры Павловны? В десятом классе пошли советские классики. «На дне» Горького – это куда ни шло, но вот Маяковский, поэмы «Владимир Ильич Ленин», «Хорошо!»

Моя милиция меня бережет. Это после Пушкина, Лермонтова, Некрасова! Там Дед Мазай и зайцы, а тут Говорим Ленин – подразумеваем партия. Мне это жутко не нравилось, зарифмованная газета. Я доказывал: он, может быть, и горлан, и главарь, но никакой не поэт. Я это говорил на уроках и «уводил за собой класс». А ведь он «лучший, талантливейший». Учительница, бедняга, не знала, как меня унять. Слава Богу, уже была Оттепель. Обошлось без последствий.

Зато я снова влюбился в литературу. Но когда хотел поступать на филфак, родители пришли в ужас, и сама Екатерина Дмитриевна меня отговаривала. Как быть? В тайне от всего света я написал рассказ – что-то про любовь. Тогда в «Юности» была как раз напечатана «Повесть о первой любви» Николая Атарова. Сейчас этого писателя не вспоминают, а тогда его повесть прозвучала: про любовь, а не про соцсоревнование передовиков производства. Вот и я написал рассказ. Ужасно этого стеснялся, писал урывками, когда родителей не было дома. Закончил и повез в «Юность». Отдавая тетрадку, назвался вымышленным именем, кажется, Смирновым. Велели прийти через неделю. И представьте себе, прочитали мои каракули, какая-то женщина, уже немолодая, прочитала. Тетрадку вернула и подробно объяснила: я еще не знаю жизни, в рассказе мало деталей, подробностей, посоветовала читать Диккенса.

Диккенса-то я уже читал, да, видать, не в коня корм. Значит, на писателя не тяну. Тетрадку опять разорвал на мелкие кусочки и бросил в какую-то урну.

В педагогический институт идти не хотел, про редакторский факультет в Полиграфическом понятия не имел, а про филфак МГУ было известно: еврею и с золотой медалью туда не пробиться, а у меня была только серебряная.

Подал документы в МИСИ имени Куйбышева. С «серебром» сдавать надо было два экзамена – математику письменную, потом устную; сдал без проблем, но меня это не радовало. Я не догадывался, что вытянул выигрышный билет. Потому что это был совершенно особый институт. Вместо строителей его выпускники становились писателями, журналистами, актерами, сценаристами и т. д. и т. п. Асар Эппель, Евгений Добровольский, Аркадий Хайт и Александр Курляндский, Владимир Губарев, Леонид Репин, Григорий Крошин (Кремер), Александр Карпов (актер у Аркадия Райкина), Слава Цукерман (кинорежиссер с мировым именем), Юрий Миронов (телеведущий) – это все наши, МИСИйцы. Почему коммунизм в СССР не был построен? Вот по этой причине! Кадры решали все, а главный строительный институт черт знает кого готовил вместо строителей.

Не последней причиной этого безобразия была институтская многотиражка со сводящим скулы называнием «За строительные кадры». Орган дирекции, парткома, месткома. А на деле студенческая газета. С хлесткими фельетонами, рассказами, материалами о турпоходах, спектаклях студенческого театра, душещипательными стихами и прочее, прочее. Такое направление газете придал ее единственный штатный сотрудник Александр Ильич Агранович (Александр Левиков) – яркий человек, талантливый журналист. Позднее Левиков стал одним из ведущих публицистов «Литературной газеты», автором десятка книг. Он бился над тем,