Среди восковых фигур - Инна Бачинская

– Самоубийство? Ты уже согласен, что это самоубийство?

– Нет. Но у меня нет доказательств. Пока. Бураков способен на убийство, хотя его супруга думает иначе. Эти два убийства разные… – Федор запнулся, подыскивая слово, – …по смыслу. Смерть Кротова ему выгодна экономически, то есть он мог убить, а мог не убивать, у него был выбор. А вот с убийством Лидии выбора у него не было, он оказался у нее в руках и мог потерять все.

– Откуда запись?

– Из аптеки. Савелий надоумил.

– Куда ж без Савелия. Что за аптека?

– Обычная аптека, в двух кварталах от музея. После того как однажды ночью их ограбили, там установили камеру. Савелий позвонил мне вчера узнать, как прошли похороны Кротова, потом мы перескочили на убийство в музее и камеру слежения в банке напротив, и он высказался в том смысле: зачем камера, если ночью банк не работает… как-то так. Не буду пересказывать всего, что он сказал, не сумею. В результате меня осенило, что в районе могут быть другие точки с камерами, причем необязательно рядом с музеем. Если Бураков шел в ту сторону из «Английского клуба», то, скорее всего, он шел по проспекту Мира, возможно, по той стороне, где расположен музей. Значит, нужно искать такую точку на той же стороне улицы, причем охват может быть практически любой, укладывающийся в путь от ресторана до музея. Дата и точное время у нас есть. Если он не летел по воздуху, то должен был где-нибудь засветиться. Вернее, не где-нибудь, а на всех камерах по дороге. Я начал с ближайшей к музею, с аптеки. Бинго!

– Это оригинал?

– Оригинал изымешь сам, с понятыми. Они позволили мне снять копию. Очень милые девушки. Надеюсь, этого достаточно, чтобы не закрывать дело о самоубийстве Кротова? Кстати, что по моей просьбе?

– Ничего. Ждем.

– Если удалось подвесить бураковское «музейное» алиби, то надо бы присмотреться ко второму, на вечер пятнадцатого. Кротов мог быть не один и таблетки глотать не по собственному желанию. Он искал свою Эвридику, мог нанять частного детектива… Мы это уже обсуждали. Он был боец, он бы так просто не сдался.

– После смерти жены у него были проблемы с головой, – напомнил капитан. – Возможно, случился рецидив, и его снова скрутило.

– А если в тот вечер он был не один? Охрана знает машину Буракова, могли не обратить внимания. Если он сказал «а» с девушкой, то мог сказать и «б»…

– То есть он явился устранять партнера на собственной тачке? Помахал охраннику, и тот его впустил? – скептически спросил капитан. – Не пляшет. Он же не идиот. Придумай что-нибудь еще. А вообще…

Капитан запнулся. Ему хотелось порассуждать об отношениях Лидии и Буракова… Она его шантажировала, он ее раскусил. В итоге расстались они плохо, со скандалом, а теперь, значит, опять вместе? Он попросил увлечь Кротова, и она согласилась? Так получается? Но, взглянув на Федора, он оставил свои мысли при себе.

– Придумаю, – пообещал Федор. – А что по актрисе?

– Тупик. Говорил с костюмершей Татьяной, которая обнаружила труп. Спрашиваю: не бросились в глаза чужие, которые шлялись по коридору, возможно, с цветами. Она говорит, что чужим сюда нельзя, правда, всегда находится тот, кто сунется. Но лично она никого не видела. Их главный, с язвой желудка…

– Откуда ты знаешь, что у него язва?

– Она и сказала, в смысле чтобы не сильно прессовал. А что, спрашиваю, у него был мотив? За что прессовать? А она говорит, мотив был у всех. Клеопатра – Анна Пристайко, кстати, ее называли примой – была великая актриса и приличная стерва, ее в театре терпеть не могли. Зато теперь рассказывают, что глубоко ценили и прямо не знают, как справятся без нее. Тот, что с язвой, очень нервничал, говорит, ночь не спал, так как имел предчувствие – не хотел ставить Шекспира, сопротивлялся изо всех сил после того, как однажды сломал ногу на репетиции «Ричарда III», а во время премьеры «Ромео и Джульетты» от него ушла жена. Не везет ему, говорит, с Шекспиром. И сейчас не хотел, как чувствовал. И не ошибся! Никого не видел, чужих не было, кто приносил цветы и подарки, не знает. Проверял сцену, нервничал, давал последние наставления Антонию. Супруга Антония, которая накануне учинила сопернице скандал, сказала, что если бы убила, то ножом! Прямо в сердце. Она тоже актриса, но сейчас в декрете, сидит с ребенком. Прима путалась с ее мужем, а муж, Антоний, тоже сволочь приличная, у него ребенок, а он шляется. Антоний пугливый малый, говорят, боялся приму, жену, главного, директора – такой перепуганный уродился. В глаза не смотрит, ломает пальцы, заикается. Зовут Олимпий. Он еще и Олимпий! В общем, мог прийти кто угодно, там проходной двор. Охранник – дедушка с берданкой, глухой как пень, сидел у себя в каптерке и гонял чаи. В вечер премьеры, как водится, суматоха, крики, беготня. Любой, кто хоть немного знаком с планировкой их задворок, запросто пройдет незамеченным. Если бы мы хоть представляли, о ком спрашивать… И вообще, может, это была женщина.

– Это был мужчина, – сказал Федор.

– Может, знаешь, кто?

– Гипотетически.

Капитан, прищурясь, долгую минуту рассматривал Федора. Потом спросил:

– Твой запрос тоже гипотетический?

Федор пожал плечами и промолчал…

Пани Катаржина и Алекс Гучковы собирались домой. Она вытаскивала из шкафа и комода одежду и укладывала в чемодан, стоявший на кровати. Алекс ушел в бар в холле, и она была одна. Она закрыла чемодан, присела рядом и задумалась. Она уезжала из этой страны, теперь навсегда. На сердце тяжело, она обвиняла себя в том, что была плохой матерью… Плохой? Она не была ему матерью вовсе. Бросила, как щенка, обрекла на сиротскую жизнь… Как только он выжил, ее бедный мальчик! Не было дня и часа, когда бы она не вспоминала и не каялась. Ей было не сладко в заграницах, приходилось работать за троих, да и характер у мужа был крутой. Грех говорить так, но только после смерти супруга пани Гучкова почувствовала, как распрямляется согнутая спина. Теперь она уважаемая состоятельная женщина, у нее хороший бизнес, много друзей, каждое воскресенье она ходит в церковь, а на Рождество и Пасху печет штоллены и куличи для неимущих. Раз в месяц приносит цветы на могилу мужа – он лежит в семейном склепе Гучковых. Там же будет стоять урна с прахом Мишеньки, и она будет носить цветы им обоим. Туда, когда придет время, занесут и ее гроб. Даст Бог, она дождется внуков от Алекса, будет забирать их к себе в Пештяны на лето, баловать и покупать игрушки. Всю оставшуюся жизнь она будет отмаливать свой грех. Иногда она думает, что смерть Мишеньки – это кара ей, Катаржине! Ее наказали Мишенькиной смертью, не позволили искупить грех. Кто-то там наверху рассудил: если ты бросила его тогда, то не получишь и сейчас. Мысли эти были такими страшными и так мучили ее, что она перестала спать. Одна радость – Алекс. Мальчику ни в чем отказа не было, престижная школа, потом институт в столице… Получал за двоих. Умный добрый мальчик, мамин сын, со всеми своими проблемами к мамусе, а отца побаивался. И когда проиграл в карты десять тысяч, и когда разбил машину отца, взятую без спроса, и когда ребята дали попробовать какую-то гадость и он украл у отца деньги, а она сказала, что это она взяла… Да мало ли! Выручала, заступалась, продавала немногие свои украшения, чтобы выручить. Муж многого не знал. На то и мать, чтобы прощать и закрывать собой. Перерос мальчик, выправился. Работа в крупной компании, хорошая специальность, может посоветовать матери по бизнесу, когда надо. Мечтает открыть свой, по компьютерам. Они обсудили, она обещала продать свои магазины и помочь. Хватит, наработалась. Оставит себе на безбедную жизнь, ей много не надо, а остальное ему, пусть начинает свой бизнес. У Алекса светлая голова, он старательный и работящий, весь в нее. Как она мечтала познакомить своих мальчиков! Мишенька старший, у него большой бизнес, он предлагал ей деньги, но она отказалась. Они обедали и ужинали у него дома и в лучшем городском ресторане, его там все знали. Она смотрела на своего мальчика и гордилась. Она была счастлива. Мишенька был похож на нее и немного на отца, которого она помнила смутно. Мальчик-сосед… Они и были вместе всего один разочек.