Рождественский пес - Даниэль Глаттауэр

— Что же мне туда ходить одной? — спросила Катрин.

— Нет, Золотце, у Аурелиуса места рядом с твоими.

Возникла неприятная пауза.

— Может, господину Максу выкупить у него билеты? — предложил отец.

Макс кивнул.

— He хотелось бы быть невежливой… — сказала Катрин, — но…

Но родителям пришлось откланяться, причем немедленно. Она шепотом назвала им причину. Макс тем временем написал матери рецепт грушевого пирога. И вероятно, заслужил себе этим право отныне называть фрау Шульмайстер мамой. Господин Хофмайстер, тоже уже созревший для роли папы, взял Макса за плечи и хорошенько потряс, глядя на него своим заключительным взглядом типа «Но в следующий раз мы уж точно поговорим о спортивных машинах!»

Оставалось еще два сюрприза. Катрин попросила Макса на десять минут покинуть квартиру. Без объяснения причин. Правда, ему было сказано, что ничего особенного не будет. Курт составил ему компанию. Не потому, что ему было скучно дома, а потому, что ему было пора. Одним словом, они решили совместить приятное с полезным и отправились на прогулку.

Когда они вернулись, Курту было позволено заняться своими делами. Он мог опять лечь под свое кресло. Это было хорошее кресло. В отличие от колючей датской ели оно не мучило его акупунктурным массажем спины.

Максу еще в прихожей было велено закрыть глаза. Мало того, ему завязали глаза платком. У него была одна веская причина, по которой он безропотно подчинился, даже не спрашивая, в чем смысл этой затеи: Катрин. Если бы она пожелала, он бы на четвереньках прошел через весь парк Эстерхази, не спрашивая ни о каком смысле. Катрин сама по себе была смыслом всего, что происходило с ним по ее инициативе.

Она взяла его за руку и провела в гостиную, где Моцарт повторял свой вчерашний концерт, только на этот раз громче. Посредине комнаты они остановились.

— И что дальше? — спросил Макс.

— Макс, поцелуй меня, — сказала Катрин.

— Это обязательно? — спросил он.

Он предпочел бы на четвереньках пройти через весь парк Эстерхази.

— Я знаю, тебе это нелегко, но мне так хочется, чтобы ты меня поцеловал! Попробуй, может, получится.

— А зачем повязка на глазах?

— Пожалуйста, поцелуй меня!

Это прозвучало как последние слова человека, умирающего от жажды.

У него не оставалось выбора. Он почувствовал ее руки на своих бедрах. Снизу на него повеяло ее теплом. Он наклонился к ней, взял ее лицо в ладони, почувствовал губами ее губы, ощутил во рту ее язык. Он был нежным и подвижным и имел вкус грушевого пирога. А грушевый пирог, как известно, не имеет вкуса, и это был отрадный факт. К тому же женщину красивее Катрин он еще никогда не целовал. И уже вряд ли поцелует. Это было дополнительным утешением. Он был влюблен в нее до умопомрачения, и это окончательно сломило его сопротивление.

Поцелуй получился долгим, хотя и несколько раз резко прерывался. Сначала приступы тошноты носили довольно безобидный характер. Образ жирной Сиси периодически вспыхивал в его сознании, но, к счастью, был расплывчатым и держался на почтительном расстоянии. Он почти не выделялся на фоне более резкого изображения взрослой Сиси. К тому же Макс мысленно обводил взглядом очертания ее фотогуб. В какой-то момент он вдруг вспомнил свой позор — когда Катрин застукала его на месте преступления с фотогубами в руке. Почему она до сих пор так и не спросила про это фото? Откуда она вообще знала, что ему тяжело целоваться? Почему так долго ждала поцелуя? Все эти мысли помогли ему выиграть несколько драгоценных секунд.

Вначале были моменты, когда поцелуй ему даже доставлял удовольствие. Он чувствовал тело Катрин, ее запах, вспоминал прошедшую ночь, радовался предстоящей, мечтал о последующих. На каком-то этапе Катрин убрала его руки со своей шеи. Ее тело тоже как-то незаметно отстранилось от него. Теперь они были связаны только через поцелуй, но ее язык тоже постепенно сокращал зону своего присутствия.

Потом Катрин, судя по всему, вдруг полностью отстранилась от него. Он уже не чувствовал ни ее тела, ни ее запаха и даже не слышал ее — Моцарт слишком властно забарабанил по клавишами пальцами пианиста. Поцелуй оставил послевкусие пустоты и задним числом сдавил ему горло тошнотой. Максу никак не удавалось стереть в сознании контуры ехидно ухмылявшейся жирной Сиси.

— Катрин! — позвал он и начал искать ее на ощупь.

— Я здесь… — прошептала она ему на ухо. Она, по-видимому, стояла рядом с ним.

Губы, которые он через секунду вновь ощутил своими губами, избавили его от очередного рецидива детской психологической травмы. Теперь губы Катрин показались ему более полными, язык более широким, а движения его более размашистыми. Запах тоже был другим, более сладковатым, а вкус каким-то странно чужим и в то же время знакомым. Пальцы Катрин, более толстые и прохладные, поднялись по его щекам до висков, поднырнули под повязку и медленно сдвинули ее на лоб.

Макса охватило какое-то зловещее чувство. Это была не физическая тошнота, так хорошо ему знакомая, но это чувство имело те же истоки. Оно вернуло его в прошлое, в его самые жуткие кошмары, напомнило ему постоянно повторяющееся, леденящее душу событие. Так близко, как теперь, оно еще никогда не подступало. Позывов к рвоте не последовало — его мозг блокировали более сильные впечатления.

Повязки на глазах у него уже не было, но, томимый страшным предчувствием, он не спешил открывать их. Потом наконец сквозь узенькую щелку увидел… Нет, это были не миндалевидные глаза. У Катрин ведь, кажется, были миндалевидные глаза? К тому же у нее не было мелированных светлых волос, широкого лица, крепкого носа…

Эта женщина была не Катрин. Это была другая, незнакомая женщина. Она вдруг крепко прижала его к груди и впилась в его губы страстным поцелуем. Макс был слишком ошарашен, чтобы оттолкнуть ее от себя. Катрин стояла рядом с ним, положив ему руку на плечо. А за ней — шаманка Паула с горящими глазами. Макс мгновенно понял, что весь этот спектакль ее рук дело. Что же это за странная игра? Они что, решили посмеяться над ним? Нет, для этого у них были слишком серьезные лица.

Поцелуй завершился звонким чмоком, который издали губы незнакомки. Макс все еще был настолько ошеломлен, что даже не чувствовал отвращения. Но эту незнакомку он где-то уже видел. У нее были… Да, это те самые губы! Фотогубы, которые он уже однажды целовал…

— Лизбет Виллингер. Рада познакомиться, — сказала она и вытерла губы тыльной стороной ладони, словно закончила прием пищи.

— Браво, Макс! — произнесла Паула холодно, как хирург после удачной операции, и три раза хлопнула в ладоши.

Катрин обняла его. Потом взяла его голову в ладони, как мать, утешающая ребенка, который набил себе огромную шишку.

— Вот видите, он даже ничего не заметил! — ликующе воскликнула Лизбет Виллингер. — И за это мне действительно полагается билет на самолет? Вот здорово! Такого со мной еще не бывало. А мне даже понравилось, честное слово! Вот будет смеху-то, когда я расскажу мужу! А где эти Мальдивы? А сколько у меня еще времени до вылета? Если вам еще когда-нибудь понадобится кого-нибудь разыграть…