Талант марионетки - Надя Дрейк

– Франсуа! – Молодой человек так увлекся, что ускорил шаг, активно жестикулируя, и не заметил, как Жюли отстала от него на пару метров. – Франсуа, ты пригласил меня на прогулку, чтобы говорить об этой старухе?

Девушка игриво потянула его за концы небрежно повязанного шарфа, и журналисту пришлось вернуться.

– Разве тебе не интересно? Я уверен, что Театр Семи Муз скрывает немало загадок.

– Мне не интересны загадки, и я не люблю играть в сыщиков. Театр – это… А, брось! – Она рассмеялась.

У Франсуа всегда появлялся этот взгляд, когда она начинала говорить о театре. Так родители смотрят на своих детей, гордясь их любыми, даже самыми незначительными успехами и все равно никогда не воспринимая всерьез. Ей это не нравилось. Зато нравилось, когда он поднимал ее подбородок двумя пальцами, шершавыми и мозолистыми от карандаша, и целовал с невероятной нежностью и напором, от которых кружилась голова.

– Куда мы пойдем? – спросила Жюли. На самом деле это было совсем не важно – они могли стоять на одном месте или идти куда угодно, и это была бы самая чудесная прогулка в ее жизни.

Они стояли в робких лучах предзакатного солнца, показавшегося из-за плотного слоя облаков всего на пару минут, и не могли оторваться друг от друга. Наконец Франсуа будто нехотя пошевелился и, предложив Жюли руку, повлек за собой.

– В кино! Я же обещал тебе один замечательный фильм. Про театр, как ты любишь. И, кажется, один сеанс мы уже пропустили, – заметил он, поглядев на настенные часы.

– Мы пойдем в «Пате-Журналь», правда? Я столько о нем слышала! – И вновь его насмешливый взгляд заставил Жюли покраснеть. – Что я сказала не так?

– Все так. Просто мне очень нравятся твои ямочки на щеках, которые появляются, когда ты смущаешься. Но если мы хотим попасть в «Пате-Журналь», то надо будет спуститься в метро – он находится на другом конце города.

Последнее время Жюли старалась избегать этого рычащего подземного зверя, наводящего на нее ужас: из общей квартиры она добиралась в театр пешком или подъезжала несколько остановок на трамвае. Тот в утренние часы тоже бывал полон, однако из окна она могла видеть Париж. Городские картины позволяли не обращать внимания на неудобства. Но сейчас Жюли забыла о своем страхе: рядом с Франсуа он странным образом пропадал, как и прочие тревоги.

Когда они сидели в зале, где десятки зрителей затаили дыхание, и единственным звуком была лишь фоновая музыка, Жюли разрывали противоречивые желания. Она не могла оторваться от картины с таким близким ей названием – «Душа артистки» – и в то же время ловила себя на том, что смотрит не на красавицу Мейбл Пултон, а на профиль Франсуа. Тот внимательно всматривался в экран, то хмуря брови, то смеясь одними уголками губ, и эта едва заметная мимика приковывала взгляд Жюли не меньше интересного фильма.

Уже после кино они сидели в маленьком пустом кафе возле «Пате-Журналь» и пили горячий шоколад с вином, а за окном медленно гасли огни. Владелец начал переворачивать стулья, недвусмысленно намекая, что заведение вот-вот закроется, но молодые люди были не в силах расстаться.

– Я не хочу тебя отпускать, – проговорил Франсуа, когда все темы были исчерпаны, и им казалось, что за сегодняшний вечер они узнали друг о друге все.

– И не надо! – Жюли поцеловала его. – Я же никуда не ухожу.

Действительно, мысль о том, чтобы расстаться даже на минуту, казалась ей сейчас невозможно глупой. Жюли заметила, как по лицу Франсуа пробежала легкая тень.

– Что-то не так?

– Ты всегда уходишь, – усмехнулся он и сжал ладони Жюли в своих. – В театр.

Последний день осени расцвел мягким розовым светом. Рассветное зарево поднималось над крышами, освобождая Париж от ночной тьмы. В маленькую квартиру на мансарде, которую снимал Франсуа, солнце заглядывало раньше всего. Занавесок здесь не было – руки не доходили. Как не доходили они и до дивана, заваленного одеждой и газетами, до календаря, по которому шел еще тысяча девятьсот двадцать третий год, до платяного шкафа со сломанной дверкой. «Я здесь редко бываю», – признался Франсуа прошлой ночью, смахивая с постели огрызки карандашей и смятые листы бумаги с набросками статьи о мадам д'Эрбемон. Но в порыве страсти влюбленным было не до беспорядка. Сейчас же Жюли с интересом разглядывала холостяцкую квартиру Франсуа, сидя на подоконнике – единственной незанятой поверхности. Девушка накинула его рубашку на плечи и забралась на широкую шершавую поверхность; облупившаяся краска легонько царапала голые ягодицы, а спиной она ощущала приятную прохладу, идущую от окна. От улицы ее отделяло только тонкое стекло, не слишком плотно сидящее в раме, но тело девушки еще помнило горячие объятия Франсуа и жар их тел, а мысли о прошедшей ночи вызывали не смущение, а радостную дрожь. Впервые у нее не было желания куда-то бежать и что-то делать, ей хотелось просто остаться здесь, в этой маленькой квартире на последнем этаже, смотреть на поднимающееся над городом солнце и неторопливо пить с Франсуа кофе, если у него найдутся чистые чашки. Ей нравилось это место – здесь было как-то особенно спокойно, как бывало в Бурже в выходной день между пробуждением и походом в церковь.

– Ты сегодня очень красивая, – вдруг произнес он. Жюли думала, что Франсуа все еще спит, в то время как он наблюдал за ней из-под опущенных ресниц. Она быстро запахнула рубашку на груди и сама усмехнулась своему нелепому жесту.

– Только сегодня? – лукаво спросила она и медленно развела в стороны полы одежды.

– Нет, почему же, – Франсуа приподнялся на подушке, похожий на довольного сонного кота, и попытался причесать рукой торчащие во все стороны короткие волосы. – Но сегодня ты другая. Более… домашняя.

– Вот еще! Актриса не должна быть «домашней», иначе что же это за актриса такая. Ты можешь себе представить Мадлен в папильотках и заношенном халате?

– В этом нет ничего плохого.

– Это было бы ужасно! Она же актриса Театра Семи Муз, а не домохозяйка.

– Я не про Мадлен, – Франсуа окончательно проснулся, и, похоже, это была не совсем та беседа, которой он хотел начинать утро. – Однако ты мне нравишься такой.

– Я могу быть разной, – заметила Жюли. – Именно в этом суть театра.

– Но сейчас ты можешь оставить театр за дверью, здесь не для кого играть. Просто будь такой, какая ты есть.

Жюли соскользнула с подоконника и присела на краешек кровати. Франсуа медленно провел пальцем по ее спине, сосчитав каждый позвонок, и поцеловал в плечо.

– Давай оставим эти разговоры и не будем омрачать такое прекрасное утро, – предложил он, и Жюли с радостью кивнула. Театр будет завтра, но сегодня она сможет провести весь день с Франсуа, нежиться до обеда в кровати, ходить в его рубашке и чувствовать себя свободной от всего.

* * *

Каблучки красных туфель вызывающе отстукивали четкий ритм по мостовой, оповещая Париж о воинственном настрое Марианны. Распахнутое модное пальто не скрывало алого платья в тонкую полоску, а элегантный шарф небрежно болтался, толком не прикрывая шею. Невзирая на холодный воздух, девушка не выглядела продрогшей, напротив, ее щеки пылали румянцем. Она еще не решила, как именно поступит: явится на репетицию, как ни в чем не бывало, с презрением пройдет мимо Дежардена и не удостоит его взглядом или направится прямиком к Тиссерану и сообщит, что увольняется. Пожалуй, стоит выбрать последнее. Еще не хватало – бояться этого старикашки, который считает себя центром вселенной. Хорошо бы еще невзначай упомянуть о синематографе. Жаль, что Жан-Луи велел ей ни слова не говорить о Швейцарии. Это было бы так эффектно!