Мне снится нож в моих руках - Эшли Уинстед

комнате дома и заставил себя разобрать её коробки, потому что родители не могли. Я знал, что если я этого не сделаю, она так и останется там, одинокая и нетронутая. Я помню, как мне казалось, что всё, что у меня осталось от неё – в этих коробках. Как будто она каким-то образом была там, и я должен был о ней позаботиться. Поэтому я их разобрал. Там была странная смесь вещей. Полиция быстро побросала туда всякое, когда закончили обыскивать её комнату.

Я тоже это помнила: как одетые в тёмное люди копались в моих вещах.

– Я нашёл странные обрывки фотографий среди бумаг Хезер со стола. На то, чтобы найти все кусочки, у меня ушёл час. Но потом я сложил их все вместе, и подумать только, – он постучал по одной из фотографий, той самой, где лицо Хезер было изрисовано чёрными крестами. – Новые улики. Которые пропустила полиция. В тот самый момент я понял, что они всё поняли неправильно, и найти убийцу сестры предстоит мне.

Чёрная дыра внутри меня закрутилась, и из неё посыпались воспоминания – быстрее, чем я успевала их отгонять. Я сказала себе, что буду искать убийцу Хезер, но не ожидала, что этот путь приведёт сюда.

Эрик оглядел наш маленький круг.

– Я ждал десять лет, воображал все вероятности. Я знаю, что это один из вас. Так что признавайтесь.

– Никто тут не может быть таким фриком, – сказала Кортни, качая головой. – Эти фотографии – прямо работа маньяка. Социопата.

Я почувствовала, как глаза стоявшего на другом конце Купа жгут мне лицо. Он хотел, чтобы я подняла взгляд, заверила его, безоговорочно сказала ему глазами, что я не имею к этому никакого отношения, несмотря на всё, что он сказал обо мне много лет назад. Я продолжала смотреть на свои ноги и услышала его резкий вдох.

Этого было достаточно. Чёрная дыра взорвалась, и из неё посыпались воспоминания.

Глава 26

Декабрь, выпускной курс

Воспоминания – могущественные вещи.

Но – и это важно, по словам моего психолога – тёмные места – тоже. То, что ты, сознательно или бессознательно, решаешь подавить. Это всегда что-то, от чего тебе нужна защита. Они – чересчур: чересчур страшные, чересчур стыдные, чересчур разрушительные. Что-то, что, если ему позволить, станет угрожать самой сути того, чем ты должен быть.

Оказывается, что на самом деле ты – лоскутное одеяло, сшитое из света и тьмы. Жизнь, которую ты живёшь в солнечном свете и твоя теневая жизнь, растянувшаяся под поверхностью твоего разума, будто глубокий подводный мир, и источающая невидимую силу. Ты – живая, дышащая история, созданная из нанизанных одно за другим мгновения, которые ты бережно хранишь – и мгновений, которые ты прячешь. Такие мгновения кажутся потерянными.

До момента, когда это оказывается не так.

За день до Рождества на старшем курсе, тем утром, когда мой отец умер от передозировки, я проснулась от ужасного сна, в котором я была в ловушке, и у моего виска держали пистолет. Пистолет всё стрелял и стрелял, и последним, что я видела, всякий раз были глаза, такие тёмные, что зрачки в них тонули. Когда я, дёрнувшись, проснулась, с тяжело бьющимся сердцем, я потеряла нить сна, но приобрела воспоминание. Оно вернулось всё разом: мне было восемь лет, и я была мечтательницей. Наивным ребёнком, витающим в облаках. Больше всего на свете я любила писать и рисовать истории. И я любила своих родителей – боготворила их. Моя ангельская мама, всегда готовая меня поддержать, когда мне это было нужно. Мой красивый отец – важный человек, на которого все смотрели с глубоким восхищением.

Поговаривали, что он заслуживает лучшего, чем сталелитейная компания, в которой он работает: временная работа, чтобы свести концы с концами. В конце концов, он был многообещающим выпускником Гарварда, и рано или поздно он доберётся туда, где должен быть. Это шёпотом говорили даже его друзья, даже моя мама: он поедет, как собирался, в Вашингтон, будет работать среди важных воротил, использует свой диплом по экономике, ради которого так много работал. Это его судьба. Он – такой умный, такой ценный. Он это сделает со дня на день. Со дня на день.

Проблема с моим отцом была в том, что он всё время болел. В восемь лет я заметила это до того, как заметил кто-то ещё; когда все они ещё шептались о том, куда он пойдёт (вверх, вверх, вверх) и когда (со дня на день). Он начал проводить по много часов в одиночестве; выключал свет в гостиной и лежал, свесив, как балласт, руки по сторонам кресла и глядя в потолок. Иногда он дремал, но в многие вечера просто смотрел и смотрел в никуда.

В конце концов настал день, когда заметили все остальные. Мой папа приехал домой первым, с красным лицом; быстро пошёл в свою спальню и захлопнул дверь. Несколько минут спустя пришла моя мама, с красными глазами, в объятиях своей лучшей подруги – когда у неё ещё была подруга, жена одного из коллег моего отца. Мне никто ничего не сказал, будто бы я не существовала. Поэтому когда моя мама пошла на кухню, я замерла у двери, будто приведение, и прислушалась. Я не понимала, что они говорят:

– Он предал меня, – от моей матери.

– Набросился на начальницу, никто не может в это поверить, – от маминой лучшей подруги. – Сказал ей, что он лучше этого, что ему место на самом верху, рядом с ней. Все об этом говорят.

Я не знала, что это всё означает, но знала, что моя мама плачет, и это имеет какое-то отношение к папе. Внезапно я осознала что, скорее всего, случилось: они обнаружили его болезнь.

Я знала что делать. Я уже какое-то время об этом подумывала. Когда заболевала моя мама, я рисовала ей картинки и рассказывала историю, и ей от этого всегда делалось лучше. Я пошла в свою комнату и достала карандаши – бесценный подарок на день рожденья; такие, как у настоящих художников – и час рисовала, пока не сделала всё идеально. Я собрала рисунки и проскользнула в комнату родителей.

Мой папа лежал ничком на кровати в темноте; одна рука свисала вниз. Я залезла на кровать и села рядом с ним, пододвинувшись поближе к его лицу, чтобы ему было лучше видно. Потом я глубоко вдохнула и потрясла его за плечо. Он проснулся с резким вздохом. Мой живот немедленно свело, все инстинкты