Дом на Дворцовой - Владимир Антонов

– Бабушка… Тётя… Тётя Марина Григорьевна! смотри, какой страшный зверь… Я боюсь. Забери меня отсюда. Вон там стоит ещё страшнее… – страшнее был обыкновенный индюк! Как давно это было!

Ближе к шестидесяти годам Марина Григорьевна так же, как это давно сделал её муж, переехала жить в деревню под Ленинградом. Там у них был хороший финский зимний домик на берегу озера. Когда-то этот домик для них нашёл и помог купить Володя. До этого она приезжала в деревню только по выходным и разок по будням среди недели. Городские дела держали. С собой она всегда тащила большую сумку с продуктами, чтобы побаловать мужа и тем самым в очередной раз заработать кусочек индульгенции за грехи молодости. В деревне с продуктами было не очень. Теперь эти поездки туда и обратно, наконец, закончились. Но перед тем, как обосноваться в деревне, она попыталась уговорить его переехать к сыну в Нью-Йорк. Николай Михайлович категорически отказался:

«Я зачем, по твоему, за этими американцами по Берингову проливу пол жизни гонялся?.. Чтобы теперь они из жалости меня на их пособии по старости держали? Я от них родину защищал, а ты мне такое предлагаешь! Никуда я не поеду. Вот увидишь, дети тоже там долго не продержаться. Игорь – тот точно скоро вернётся… Придумала, тоже мне. Америка! Срать я хотел на эту Америку!.. Извини, Маришечка, я не в прямом смысле…».

После этого разговора дух странствий Марину покинул. Она отбросила мечты о хорошей подборке различных сортов колбасы и маслин в Брайтонских гастрономах и развела хозяйство по серьёзному: помидоры, огурцы, смородина, клубника… Вместе с Колей они любили ходить в лес за грибами или просто погулять. А годы неумолимо катились, набирая скорость. И выяснилось, что после семидесяти жизнь тоже есть. Марина с астмой боролась не переставая. Коля помогал ей в этом, выгуливая свою Маришечку, делая ванны по Залманову. По несколько раз в день разминая её тело своими по-прежнему сильными руками. Иначе тело не хотело дышать. Сколько же лет подарил он своей любимой этими руками? Наверное, не меньше, чем она ему, когда неделями выхаживала и не отходила от него после страшной операции. А теперь впереди была спокойная счастливая старость…

После неожиданной смерти любимой жены Юра оказался у «разбитого корыта». Из комнаты в коммуналке на Садовой он выписался, поскольку собирался уехать. В комнате оставался прописанным Нинин сын, который прописать Юру обратно отказался. Ведь не отец же! Сестра Марина ринулась в бой с различными администрациями, архивными и паспортными учреждениями. И победила! Юре, как ребёнку блокадного Ленинграда, дали «аварийную» крошечную квартирку на Крюковом канале. Через год Марина «выбила» для него другую. Неплохую «однушку» на углу Лермонтовского и Римского-Корсакова. Там он и жил, пока не случилось…

Это была уже другая страна. В ней президенствовал забавный пьяница и весельчак Борис, давший волю бандитам и своим болезненным наклонностям. Придя к руководству великой страной, он первым делом распустил союз, предусмотрительно оставив себе самую большую и богатую республику. Потом раздал нефтяные скважины и заводы друзьям, друзьям дочери и родственникам. Затем сообразил, что наделал что-то не то, и стал укреплять власть, собрав вокруг себя алчных, корыстных, но преданных. Удовлетворённый содеянным, Борис углубился во власть. Любимым занятием помимо застолья у него было развлекать заезжих президентов и премьеров игрой на барабане. При нём расцвёл рэкет, разворовывание бюджета и «чёрное» риэлторство.

Рэкет разбирался с «барыгами» от разнообразного предпринимательства. «Барыг» было не жалко. В конце концов, у них отбирали не последнее, и они могли себя как-то защитить. Чиновники же накинулись на бюджет, как на своё собственное, и вскоре журнал «Форбс» начал публиковать списки самых богатых людей страны. В них каждый второй имел отношение к распределению и использованию государственных денег. Их и ещё банкиров часто убивали. Но почему-то их тоже было не жалко. По настоящему жалко было жертв мерзавцев и подонков, получивших от правозащитных органов прозвище «чёрные риэлторы». Эти отбирали жильё у слабых, больных, старых и одиноких, используя, как будто специально для них созданные, «дыры» в жилищном законодательстве. Многих просто убивали, чтобы упростить процесс захвата принадлежащей жертве квартиры, комнаты или загородного домика. Убивали безнаказанно.

Юра жил один в квартире на Лермонтовском на маленькую пенсию по инвалидности, полученной в результате травмы головы в результате аварии много лет назад. По заключению врачей он был недееспособен. Иногда к нему заезжали то один, то другой племянник, но чаще всего сестра Марина. Однажды она застала своего шестидесятилетнего брата в обществе молодой женщины. Не понимая, что ей надо делать – радоваться или расстраиваться, она выбрала первое и представилась:

– Марина Григорьевна, Юрина сестра. Наверное, я не вовремя?

Молодая женщина очень приятной наружности сделала вид, что обрадовалась знакомству, и в свою очередь тоже представилась:

– Наташа. Мы с Юрой уже месяц как познакомились. Я так этому рада. Вы не представляете, Марина Григорьевна. Я давно мечтала познакомиться с таким мужчиной, как Ваш брат. У меня есть домик за городом, и мы на лето собираемся туда переехать…

Наташа ещё долго что-то говорила об их с Юрой совместных планах. При этом она утверждала, что влюблена в Юру и у неё в отношении их будущего очень серьёзные намерения. Несмотря на большую разницу в возрасте, на явный диссонанс во всём, и во внешности тоже, тем не менее, тревожный «звоночек» в Марининой голове тогда не прозвенел. В лёгком недоумении она попрощалась с братом и его новой знакомой. Заехав на Лермонтовский в следующий раз через месяц или около того, она обнаружила в квартире посторонних людей, которые утверждали, что купили квартиру у какого-то Сергея Петровича Штукина. Никакого Юру или, тем более, Наташу они не знают. Поиски Юры привели Марину в посёлок в окрестностях Санкт Петербурга. Люди в администрации посёлка долго не решались начать рассказ о том, что знали, пытаясь переложить роль дурного вестника с друг на друга. Потом пришёл заместитель председателя и всё рассказал:

«В домишке том баба Зоя жила, одна жила… Сын-то ещё в семидесятые уехал в Ленинград, да там и остался. Вроде на дворничихе женился с пропиской… Когда баба Зоя умерла, он приехал и чин чином мать похоронил. Ну а потом наследство, как положено, оформил. Домишко-то ещё крепкий был. Лет десять – пятнадцать простоял бы. Только крышу подремонтировать и живи… Вон у Семёновых дом и того хуже, если присмотреться. Потом они вместе со Штукиным приехали, вот ведь фамилию бог дал! Я чего и запомнил-то, что Штукин – такую фамилию не забудешь. Вот Штукин домик этот и купил. За сколько – не скажу, не интересовался. А потом он через продажу с доплатой квартирку себе в Питере выменял, а сюда Ваш и переехал. Меня тогда не было, в отъезде я был, поэтому ни имени ни фамилии не запомнил. А потом вдруг пожар… Все думали, что там никого в доме не было, а видишь как оно… Пожарники его из дома вынесли. Вроде бы он даже не сильно обгорел, но дыма наглотался слишком много. Почти задохнулся, потому что лёгкие обжёг. А потом пришёл в себя. Глаза попробовал открыть и говорит, чётко так: «Козлов Юрий Григорьевич…». И всё. В общем, до больницы его не довезли. Ни паспорта, ни адреса родственников, ни телефона – ничего не осталось. Сгорело. Вот мы его за счёт администрации на местном кладбище и похоронили. Сейчас распоряжусь, чтобы Вам могилку показали…».