Струна - Илья Крупник

– Не знаете, что отличает человека, – сказал Олег Петрович зло, – от животного на двух ногах? Не знаете? – И посмотрел на стол.

«Эх, наше образованное поколение, – подумал грустно Олег Петрович, – все жаждет выхода фантазии и чувства, все ищет собственный путь… Всегда в ногу с веком? – подумал он о Кирилле Афанасьевиче, – ну, хорош».

Он вытащил из стопки книгу Ивана Сергеевича, раскрыл ее, прилег на раскладушку, на одеяло сверху и прислушался – было очень тихо.

Он перелистнул страницу о диалогах Платона, написано было сложно, и болела голова; затем цитата была знакомая – когда человек смотрит и как смотрит и так далее, – но это было явно совсем другое, потому что Кирилл Афанасьевич (такой собеседник сверхнаучный!) все путал на этом свете, все упрощал – до себя. И Олег Петрович прекрасно себе представил, как сидит на стуле психолог и философ Иван Сергеевич, вежливый и старый, терпеливый человек, и слушает гусли…

Он оглянулся быстро, но было тихо.

«Иван Сергеевич, – подумал Олег Петрович, отодвигая книгу, – удивительный человек. Возможно, – рассудил Олег Петрович философски, – истоки силы нравственной – национальное самосознание. И самостоятельность духа, – подумал он, – для нашего поколения активных ищущих людей… – Он прикрыл рукой глаза от света на столе и опять послушал. – Что за черт… Надо просто быть спокойней! Неторопливей и спокойней, неторопливей и спокойней». Посмотрел опять на дверь и услышал долгий стук…

И, подхватив карабин, он вышел в коридор.

– Пошли, – сказал ему второй с карабином, и они пошли, и впереди небыстро двинулись – шестеро или, пожалуй, семеро.

Прямо под дулом шел Витя в старом пальто с поднятым воротником, руки у него были за спиной. А рядом Ниночка в одной рубашке, с длинными голыми ногами. А справа от нее постукивали, покорно постукивали костыли.

«Иван Сергеевич!» – вдруг с ужасом понял он, куда его ведет, это был никакой не сон. «Эй, вы, послушайте! – хотел он крикнуть и поднял руку. – Что это такое?!»

– А!.. – выдохнул Олег Петрович. – А!.. Это сон.

И метнулась быстро чья-то фигура из угла…

Он привстал рывком на раскладушке.

Это была, понятно, чушь. Нелепая чушь!.. Олег Петрович резко рванул через голову свитер – запах пота был резкий, какой-то не свой, а чужой. Вот всегда он считал, что это запах «рыжих людей», а это, может быть, – не слишком молодого человека? «События в жизни у Мудреца, – вспомнив о Платоне, скривился невесело Олег Петрович, – есть искания и испытание истины».

Он со злостью стащил с себя брюки и кинул, не складывая, на табуретку, потушил свет, залез под одеяло и укрылся до подбородка. Прямо перед глазами был переплет окна и очень заметно серело небо, висели ребристые, блестящие сосульки: небо было дымное и серое, хотя была еще ночь, – это явно от уличных фонарей. «Да и вся наша жизнь, – подумал отчаянно Олег Петрович, – только колесо: работа, работа, семья, заботы, по субботам кино. И снова работа, и снова кино. И дрязги мои ашхабадские из-за проклятых баб. Когда подумать о душе?»

Он смотрел на окно, но там видно было только небо и сосульки, а рядом в стене что-то потрескивало потихоньку, потом опять была тишина и снова треснуло потихоньку, но в другом уже месте, в стенке, гораздо выше, самые обыкновенные ночные звуки, словно тут всюду был не кирпич, а рассыхалось дерево потихоньку, как в деревянном доме, и он зажмурил глаза – вдруг так захотелось, так захотелось опять, чтобы сбоку горела печка, и трещали дрова в огне, и было тепло, и приятно, и запах дыма, и именно Иван Сергеич, все понимающий, жалеющий людей необыкновенный человек, который столько лет прожил в этой комнате, высланный из Ленинграда, был его родным отцом, и Олег Петрович всегда бы топил ему печку…

Олег Петрович повернулся на бок, засунул руки под подушку глубоко, весь согреваясь под одеялом, потом представил, как утром приедет он к Ивану Сергеичу и скажет ему: «Иван Сергеич, теперь я живу в вашей комнате, и пусть в малой мере, но я ваш преемник…»

Он подошел наконец к перекрестку, где были всюду новые дома, справа, слева, все с балконами – пятиэтажные, ярко-белые или кирпичные новые дома. Сияло солнце, как на праздник, и под деревьями снег был от пыли нежный, кремовый, ну прямо как на праздник. Было три часа дня.

Лекции кончились, и он шел небыстро по мягкому снегу из кафе по улице Гоголя, а это ее пересекала улица Пушкина. Но жил Иван Сергеевич на улице Жуковского, – значит, скорее всего, следующий перекресток.

Итак?… Итак: «Здравствуйте, Иван Сергеевич. Как новый преподаватель, я считал своим долгом и адрес взял в институте, считал своим долгом, как коллега, хотя и историк, но считал своим долгом…» И др. и пр.

По снежной, по укатанной мостовой, по всем этим солнечным снежным тротуарчикам улицы Пушкина как волны набегали тени, словно от крыла самолета, но только непрерывные, как волны одна за другой, по разноцветным платкам и пальто прохожих катились длинные тени – над ними был легкий дым от новеньких, очень высоких труб. Трубы котельни торчали длинные, светлые, оцинкованные над крышами пятиэтажных домов, и Олег Петрович весело пересек дорогу с редко бегущими грузовиками и подумал, что он бы мог в этом нешумном городе все-таки укорениться.

«Если жизнь, например, Ивана Сергеича, – представил он, – была, быть может, не слишком счастливой, то ведь тут все зависит от позиции человека… От его умения, умелости, от активности, начать жизнь сначала. А вообще-то, конечно, человек никогда не верит, – усмехнулся Олег Петрович, – что это с ним может произойти плохое. С другими – да. Но с ним?… Нет!»

Он улыбнулся девушке-дворнику и обогнул сугроб, а дальше, по улице Гоголя, шли пустыри, где лежали бетонные плиты навалом, затем появились хибары с палисадниками и кустами, а потом опять стоял новый дом на самом углу, с булочной на первом этаже. И вот эта перпендикулярная улица была действительно улицей Жуковского.

Олег Петрович завернул за угол: над булочной была зеркальная вывеска, очень приятная – «Ласточка», а возле второй витрины стояли две девушки, разговаривали быстро, улыбаясь; обе были в высоких сапожках, в шубках. И, подходя ближе, уже не глядя, а просто боковым зрением Олег Петрович понял, что обе они, конечно, посмотрели на него, и Олег Петрович улыбнулся внутренне: ведь он был в том возрасте, когда на него заглядывались девочки.

– Кого я вижу!.. – И Олег Петрович остановился, прищурив медленно свои загадочные, ласковые, всепонимающие глаза. – Здравствуйте, Ниночка, неуловимая вы соседка… Здравствуйте.

Вторая тоже была аспиранткой, кажется с химфака.

– Вы знаете, – пошутил Олег Петрович, – когда разговаривают двое, это ведь не двое говорят, – подмигнул он добродушно, – и даже не трое, а восемнадцать человек!

И девушки охотно рассмеялись.

– Однако у меня дело к вам есть, – добавил он серьезней Ниночке. – Вы если разрешите, вечером я к вам зайду. – И, сдвинув брови, он пошел дальше по улице Жуковского, к Ивану Сергеевичу, приподняв на прощание, как профессор, шапку-пирожок…