Виноваты звезды - Джон Майкл Грин

Через секунду я сказала:

— И вы дали ей эту вторую жизнь, где она была подростком.

— Справедливая оценка, — сказал он и быстро добавил: — Полагаю, тебе знакома проблема мысленного эксперимента с гипотетической вагонеткой Филиппы Фут?[18]

— А потом к вам домой пришла я, одетая девушкой, которой, как вы надеялись, стала бы ваша дочь, и вас ошеломило мое появление?

— Там, понимаешь, вагонетка без управления несется по путям… — начал он.

— Мне неинтересен ваш дурацкий мысленный эксперимент, — перебила я.

— Не мой, Филиппы Фут.

— И ее тоже.

— Она не понимала, почему это происходит, — сказал ван Хутен. — Я вынужден был сказать, что она умирает. Социальный работник говорила, что я обязан ей сказать. Мне пришлось сказать дочери, что она умирает, и я сказал, что она идет в рай. Она спросила, буду ли и я там. Я ответил — пока нет. Ну хоть когда-нибудь, спросила она. И я пообещал, что да, конечно, очень скоро, а пока там о ней будет заботиться прекрасная семья. А дочь все спрашивала меня, когда я там буду, и я отвечал — скоро. Двадцать два года назад.

— Мне очень жаль.

— Мне тоже.

После паузы я спросила:

— А что сталось с ее матерью?

Он улыбнулся:

— Все ждешь свой сиквел, маленькая паршивка?

Я тоже улыбнулась.

— Вам надо ехать домой, — посоветовала я. — Протрезвейте. Напишите новый роман. Делайте то, что у вас хорошо получается. Мало кому к чему-нибудь дается такой талант.

Он смотрел на меня в зеркало долго-долго.

— Ладно, — согласился он. — Да. Ты права. Ты права. — Но, говоря это, он вытащил почти пустую литровую бутыль виски, отпил, завинтил крышечку и открыл дверь. — До свидания, Хейзел.

— Не берите в голову, ван Хутен.

Он уселся на бордюр за машиной. Я посматривала в зеркало, как он уменьшается. Ван Хутен вынул бутыль. Секунду казалось, что он сейчас встанет с бордюра, но он сделал глоток.

День в Индианаполисе выдался жаркий, с густым неподвижным воздухом, будто в середине облака. Худшая для меня погода, но, отправляясь в бесконечный поход от машины до крыльца, я повторяла себе — это всего лишь воздух. Я позвонила. Открыла мать Гаса.

— О-о, Хейзел, — сказала она и, плача, обняла меня.

Она заставила меня съесть немного лазаньи с баклажанами — наверное, теперь много людей приносили им еду и всякую всячину — с ней и отцом Гаса.

— Как ты?

— Мне его не хватает.

— Да.

Я не знала, о чем говорить. Мне хотелось спуститься в подвал и отыскать то, что он писал для меня. К тому же меня угнетала тишина в комнате. Я предпочла бы, чтобы Уотерсы разговаривали между собой, утешали друг друга, держались за руки, но они просто сидели, кушая очень маленькие кусочки лазаньи, не глядя друг на друга.

— Раю нужен ангел, — произнес отец спустя некоторое время.

— Да, — сказала я. Тут пришли его сестры и гурьбой ввалились в кухню племянники. Я встала и обняла Джули и Марту. Дети носились по кухне, внося остро необходимый избыток шума и движения, сталкиваясь радостными молекулами и крича:

— Ты салка, нет, ты салка, нет, я был, но я тебя осалил, нет, не осалил, ты до меня не дотронулся, ну, тогда сейчас салю, нет, тупая задница, сейчас тайм-аут.

— Дэниел, не смей называть брата тупой задницей!

— Мам, а если мне нельзя говорить это слово, почему ты сама только что сказала «тупая задница»? — И они хором начали скандировать: — Задница тупая, задница тупая, задница тупая! — Родители Гаса взялись за руки, и от этого мне стало легче.

— Айзек сказал мне, что Гас что-то писал… для меня, — решилась я.

Дети по-прежнему тянули свою песню про тупую ж…

— Можно посмотреть в его компьютере, — предложила его мать.

— Он мало подходил к нему последние недели, — сказала я.

— Это правда. По-моему, мы даже не приносили ноутбук наверх, так и стоит в подвале. Я права, Марк?

— Понятия не имею.

— А тогда можно, — спросила я, — можно… — Я кивнула на дверь в подвал.

— Мы еще не готовы туда спускаться, — признался отец Гаса. — Но ты, конечно, иди, Хейзел. Конечно, иди.

Я сошла вниз мимо его неубранной постели, мимо L-образных игровых стульев. Компьютер так и стоял включенным. Я подвигала мышкой, чтобы его разбудить, и поискала файлы, редактированные позже всего. Ничего за целый месяц. Самым последним было сочинение-отзыв о «Самых синих глазах» Тони Моррисон.

Может, он писал что-то от руки? Я подошла к полкам, высматривая дневник или блокнот. Ничего. Я пролистала «Царский недуг». Он не оставил в книге ни единой пометки.

Я подошла к тумбочке. «Бесконечный Мейхем», девятый сиквел «Цены рассвета», лежал рядом с лампой для чтения, с загнутым углом страницы 138. Так и не дочитал до конца.

— Испорчу тебе удовольствие: Мейхем выжил, — громко сказала я Гасу на случай, если он меня слышит.

Я легла на неубранную кровать и завернулась в его одеяло, как в кокон, окружив себя его запахом. Я вынула канюлю, чтобы острее чувствовать запах, дышать им, упиваться, но запах с каждой секундой становился слабее, в груди жгло на вдохе и выдохе, и вскоре боль уже стала сплошной.

Я села в кровати, снова вставила канюлю и немного подышала, прежде чем подняться наверх. Я покачала головой в ответ на выжидательные взгляды его родителей. Мимо меня пробежали дети. Одна из сестер Гаса — я их не различала — спросила:

— Мам, хочешь, я уведу их в парк?

— Нет-нет, все хорошо.

— Не оставлял ли он где-нибудь записную книжку? Может, в больничной кровати?

Койку уже забрали обратно в хоспис.

— Хейзел, — сказал его отец. — Ты была с нами каждый день. Ты… он мало был один, детка. У него просто не оставалось времени что-нибудь писать. Я знаю, ты хочешь… Я тоже этого хочу. Но послания, которые он нам оставил, теперь идут с неба, Хейзел. — Он показал на потолок, будто Га с летал над домом. Впрочем, может, и летал, я не знаю. Я его присутствия не ощущала.

— Да, — произнесла я и пообещала снова навестить их через несколько дней.

Мне больше никогда не удалось почувствовать его запах.

Три дня спустя, на одиннадцатый день отрыва от земли, папа Гаса позвонил мне утром. Я еще была подключена к ИВЛ, поэтому не ответила, но прослушала сообщение, едва мобильник пискнул. «Хейзел, здравствуй, это папа Гаса. Я нашел, э-э, черную записную книжку „Молескин“ в газетнице рядом с больничной кроватью — видимо, положил, куда смог дотянуться. К сожалению, в книжке нет записей. Все листки чистые. Первые три или четыре вырваны. Мы обыскали весь дом, но страниц не нашли. Я не знаю, как это понимать. Может, именно об этих листках говорил Айзек? Надеюсь, с тобой все хорошо. Мы молимся за тебя каждый день. Ну, пока».