Нездешние - Роберт Джексон Беннетт

– Так вы согласны? – спрашивает красавчик.

– Да, да, согласна. Не собираюсь вести вашу чертову встречу, но поискать, куда задевались младшие, попробую.

– Мы вам так благодарны за помощь, – говорит домохозяйка.

– Поберегите благодарности до времени, когда я чего-то добьюсь, – отмахивается миссис Бенджамин. – Возможно, то, что я узнаю, окажется вовсе не приятным. Думаю, так и будет, если вспомнить, что творится.

Лица в зеркалах при этих словах мрачнеют.

Миссис Бенджамин выпрямляется и вежливо откашливается.

– Ну вот, – говорит она. – Мне нужен кто-то, кто станет подавать мне кофе, пока я занята делом. Дела-то будет много. Так кто из вас?

Выбраться из дома оказывается чертовски проще, чем в него проникнуть, и Мона, с облегчением перепрыгнув через забор, лезет на заросший склон. Ключ у нее в рюкзачке, она чувствует, как он болтается за спиной. Она завернула его в перчатки из страха, как бы тонкие зубцы не погнулись, ведь тогда не получится открыть… ну, что там он должен открывать.

Ей невольно кажется, будто ключ раскалился, вот-вот прожжет и перчатки, и рюкзачок, выскользнет на откос. Это запретный предмет, как запретна тема Кобурна. В Винке так много запретного, но Мона уже может сказать, что за всем этим, ощутимо, но неупоминаемо, стоит лаборатория на столовой горе. Ради бога, ведь и весь город вокруг нее строился. Далекая и темная, она все равно угадывается в сердце города.

«В Кобурнской что-то сделали», – соображает Мона, заводя «чарджер» и отъезжая в сторону мотеля. И ее преследует подозрение, что случившееся на горе как-то связано с тем, что она видела в этом доме.

А что она видела в доме? Мона сама не знает.

Она училась в начальной школе своего техасского захолустья, когда у ее одноклассницы Нолы Бес резко снизилась успеваемость. Быстро выяснилось, что у Нолы упало зрение – она не видела классной доски. Однажды Нола пришла в школу в очках с невероятно толстыми стеклами и, хотя очки оказались ей совсем не к лицу, была в восторге – она теперь все видела, даже вещи, про которые раньше и не знала. Она говорила, что и не представляла, как красивы деревья. Она теперь видела каждый качающийся под ветром лист.

Маленькую Мону это почему-то страшно напугало. Не то, что у Нолы изменилось зрение, а то, что оно изменилось незаметно для нее. Вокруг происходило всякое, а она и не знала, была к этому слепа. Ей картина мира представлялась цельной и надежной, по правде же была мутной, забитой слепыми пятнами, а девочка и не подозревала.

Тот же ужас бурлит в Моне сейчас. Она гадает: «К чему была слепа я? Какой мир был мне до сих пор не виден? И почему я стала видеть его теперь?»

Но все эти мысли вылетают из головы, когда раздается громкий хлопок и «Чарджер» перестает слушаться руля.

Мона сразу понимает, что лопнула шина, и в другой раз ее бы это не беспокоило, но сейчас она гонит пятьдесят миль в час по горной дороге над двухсотфутовым обрывом справа. К горлу подступает паника, но Мона мысленно дает себе пощечину и глотает страх. Она мягко тормозит и поворачивает руль так, чтоб машина перенесла тяжесть на оставшиеся три шины.

Мысленно Мона подводит итоги. Сама она не пострадала, и вещи в машине, хоть и сдвинулись примерно на фут, тоже целы. Потом она припоминает последние десять секунд…

Не видела ли она искры на дороге перед самым хлопком?

Прихватив фонарик и «Глок», Мона выходит из машины, запирает двери. Светит на дорогу впереди, ничего не находит и светит назад.

Вот она, та искорка. Мона подходит – оказывается дальше, чем ей казалось, – и нагибается.

Это шипы для колес. Самодельные, сваренные из плотницких гвоздей. Немножко похожи на большие неуклюжие ежики для игры с мячом.

Мона молча достает «Глок», проверяет патрон, спускает предохранитель и поводит фонариком вокруг себя. Видит она только красные скалы и кривой можжевельник. Но, напоминает она себе, в Винке неблагоразумно гулять по ночам.

Выключив фонарь, она стоит на месте. Если кто-то подложил шипы, он, скорее всего, дожидался, пока кто-нибудь – может быть, и она – на них напорется. А значит, она, возможно, здесь не одна и ни к чему выдавать себя светом.

Мона бесшумно отходит к обочине и присаживается там, выжидая. Она ждет добрых полчаса. Ей приходит в голову бросить машину и вернуться в мотель пешком, но, памятуя, сколько раз ее предостерегали от ночных прогулок, и после того, что видела в доме, Мона не готова отмахнуться от этих предупреждений. В конце концов она решает, что умнее всего вернуться к машине, поменять колесо и убраться отсюда к черту.

Подкравшись к автомобилю, она открывает двери на случай, если придется срочно прятаться внутри, устанавливает домкрат и отвинчивает гайки. Не будь она уверена, что сумеет быстро сменить колесо, не рискнула бы, но Моне столько раз приходилось проделывать эту операцию, что она не паникует, даже сердце не частит, и скоро она заворачивает последнюю гайку.

Тут она и слышит шаги. Стучат деревянные подошвы, медленно, почти задумчиво приближаются сзади.

Встав, Мона отступает за машину и направляет разом пистолет и фонарь в сторону, откуда звучат шаги.

– Кто там, помедленней! – приказывает она.

Ритм шагов не меняется ни на йоту. Еще несколько ударов, пауза и звяканье металла – Мона догадывается, что шипы отброшены с дороги, – и шаги слышны снова.

В луче фонарика появляется бледная фигура, вышагивающая посередине дороги. Теперь Мона узнает мужчину в серо-голубом костюме и белой панаме – коренного американца, разглядывавшего ее в «Хлое». Он и теперь держит руки в карманах и разглядывает ее угольно-черными глазами, а его двуцветные туфли щелкают по асфальту.

– Стоять, – велит Мона. – Руки держите на виду.

Мужчина, не обращая на нее внимания, идет дальше.

– Стой, черт побери, – приказывает она. – Я вооружена.

Он подходит и останавливается наконец всего в десятке футов от машины. Смотрит на нее, потом на порванную в клочья покрышку, оглядывается на дорогу.

– Похоже, вы в затруднении, – произносит он тихим, спокойным и чуть высоковатым для него голосом. И невнятно – будто каша во рту.

«Так говорят глухие», – думает Мона.

– Мне показалось, я что-то слышал.

– Держите руки так, чтобы я их видела, сэр, – сердито требует Мона.

– На этих дорогах с шинами беда.

– Руки, – повторяет Мона. – Руки!

Улыбнувшись, он достает руки из карманов. Пустые.

– Руки-руки, – повторяет он, как не слишком понятную шутку. – Я пришел помочь.

– Поможете, если уйдете обратно.

– Вы всегда так злитесь на тех, кто хочет вам помочь?