Падение в бездну - Валерио Эванджелисти

— А рабочие, о которых вы говорили? — спросил мясник. — Слуги, грузчики, подмастерья? Мы должны их исключить?

— Ни в коем случае. Вы должны объединиться с ними на основе веры, которую разделяете. Но лучше будет создать из них другую конгрегацию, братскую по отношению к вашей, но особую. Выгода будет обоюдной: рабочие найдут в вас заботливых и понимающих хозяев, а вы в них — активные и послушные руки. Объединять вас будет вера, она же послужит гарантом вашего братства.

Теперь аудитория уже не была такой безучастной. Одни были не согласны, другие пытались их убедить. Со всех сторон раздавался шум, и Михаэлис был доволен. Почувствовав, что тон дискуссии накаляется, он поднял руку. Этого хватило, чтобы наступила полная тишина.

— Я не требую немедленного согласия, но и не хотел бы уйти отсюда ни с чем. Вы, господин Лассаль, отвечаете за конгрегацию флагеллантов в квартале Ферейру. Вы, адвокат Кадене, командуете в Бург-Неф. Кто из присутствующих с нами, можете подойти и записаться у них. Кто отказался, может сразу же уйти.

Это было очень рискованное заявление. Лассаль и Кадене были как раз настроены наиболее скептически. Однако ни мельник, ни безвестный адвокат не возражали стать руководителями правящего сословия Салона. Несогласных не оказалось: никому не хотелось, чтобы его исключили из общего собрания. Многие встали со своих мест и направились записываться в новый союз.

Удовлетворенный, Михаэлис поднялся с места.

— Кто записался, приходите сюда нынче вечером. Помолимся вместе, затем я вас исповедаю одного за другим. А теперь идите, но держите в тайне все, что здесь услышали. Вовсе ни к чему, чтобы враги проведали о наших планах.

И Михаэлис направился к выходу. От стены, где он стоял в тени все это время, отделился массивный старик в партикулярном платье и вышел вслед за ним. Дубильщик, у которого была лавка на площади дез Арбр, поспешил учтиво распахнуть перед ними дверь. Снаружи не хватало только тумана, чтобы завершить тоскливый пейзаж. Холод пробирал до костей.

— Ну, что вы на это скажете, падре Надаль? — спросил Михаэлис, и у него изо рта вылетело облачко пара.

— Ловко, очень ловко, — ответил толстяк. — Вы постигли искусство совмещения личных интересов и веры. Боюсь только, что вся эта гармония испарится так же быстро, как наше дыхание на морозе.

— Все определяет исповедь, — заметил Михаэлис. — Это единственное оружие, которым не располагают гугеноты. Стоит только установить правила, как найдется множество народу, готового подчиниться. Однако они не учитывают, что, исповедуя их, я буду в курсе любого неповиновения.

— А вы не думаете, что они могут и соврать?

— Некоторые — да. Но я потребую исповеди их жен и детей. Если хоть один мужчина отойдет от правил чистоты и попытается это скрыть, его жена тут же раскроет мне обман. Предоставьте действовать мне, и Салон быстро станет нашим. Если, конечно, вы позволите мне остаться здесь.

— Я прибыл из столицы, чтобы вам об этом объявить. Теперь в Париже почти спокойно: лютеранство и кальвинизм там слабо укоренились, несмотря на индульгенцию Екатерины Медичи. Я сам возглавлю северное отделение ордена. Вы можете остаться здесь.

— В качестве провинциала Прованса?

— Нет. В качестве провинциала всей Франции.

Если бы падре Михаэлис был честолюбив, он бы наверняка умер от радости. Но он, как и всякий иезуит, не привык думать о себе. Он испытал только скромное удовлетворение и чувство благодарности, которое и выразил поклоном.

— Постараюсь оправдать высокое доверие, падре Надаль.

Тот улыбнулся.

— О, не сомневаюсь.

Они уже достаточно далеко отошли от старого амбара по каменистой тропе, которая раздваивалась. Одна тропа вела к двухэтажному зданию с колоннами, явно заброшенному, с провалившейся крышей; другая, петляя по равнине, упиралась в выбеленные стены нового монетного двора в Салоне.

Михаэлис остановился на развилке.

— Я не могу проводить вас в город, — сказал он, указывая на развалины. — Мне в ту сторону.

Падре Надаль нахмурился, но не стал задавать вопросов.

— Как пожелаете. Не знаю, увидимся ли мы. Я хочу как можно скорее уехать в Париж.

— Если позволите, я бы хотел задать пару вопросов относительно моей новой должности.

— Да, конечно, задавайте.

Падре Михаэлис оглядел горожан, группами выходящих из амбара, и понизил голос:

— Вы читали мои отчеты и знаете, что я нанес вред кардиналу Алессандро Фарнезе. Он нынче папский легат в Авиньоне и здесь бывает редко. Нет ли опасности, что обида, которую он наверняка затаил, помешает моей миссии?

— Нет. Прошли те времена, когда генерал нашего ордена слепо подчинялся Фарнезе. Теперь все наоборот. Мы стали гораздо могущественнее, чем год назад, и кардиналов у нас под боком десятки и десятки.

— Понимаю.

Падре Михаэлис с удовольствием заметил, что буржуа выбирали другую тропу — ту, что за амбаром сворачивала сразу на равнину.

— Перейду ко второму вопросу. Я исповедался падре Лаинесу и вам, что виновен в подстрекательстве к убийству здесь, в Салоне. Я рассчитывал возбудить восстание католиков, но недооценил могущество гугенотской знати. Словом, речь идет об убийстве, а это смертный грех.

По грубому лицу падре Надаля пробежала легкая усмешка.

— Вы прекрасно знаете, что в нашей среде смертный грех не возбраняется, если того требует борьба, которую мы ведем. В вашем случае намерения были добрыми. Сделано было недостаточно чисто, если наши недруги что-то заподозрили. С первой же оказией я сам пришлю вам отпущение грехов, и мы убедим понтифика дать вам индульгенцию.

Михаэлис почувствовал, что больше говорить не о чем. Однако прежде чем распрощаться, падре Надаль спросил:

— Вы полагаете, что вам действительно надо оставаться в этом городишке с тремя тысячами жителей? Может, следует обосноваться в Эксе?

— Позже. Салон не такой заштатный, как кажется. Здесь собираются Генеральные Штаты Прованса. Здесь обитает Триполи, правая рука графа Танде. Здесь сконцентрированы самые ярые католики, от крестьян-ополченцев до разбойников владетеля Порселе. Кроме того, здесь обосновался опаснейший человек, представитель секты, о которой мы ничего не знаем.

— Вы имеете в виду Нострадамуса?

— Именно его. Вы сами слышали от Лассаля, как растет его популярность. А ведь мельник знает только малую часть истины. Лично я не успокоюсь, пока не увижу Нострадамуса в темнице, а потом на костре.

— Что ж, желаю удачи. Жду ваших отчетов. Да хранит вас Господь.

Падре Надаль запахнул плащ и зашагал к городу.

Михаэлис немного подождал и направился к заброшенному дому. Дверь была приоткрыта и скрипнула, когда он ее толкнул. В комнате, куда он вошел, не было мебели, только стул и стол, на котором стояли стакан и деревянная бутыль. На стуле возле потухшего камина дремал человек.