Клуб голливудских девчонок - Мэгги Марр

— Ну и денек, — вздохнул Джереми.

— Точно. А еще и десяти нет.

Джереми потрогал узел галстука.

— Слушай, Джесс, я знаю, что нам объявлена война, и ни секунды не сомневаюсь в тебе, но мы подумали…

Джессика вскинула правую бровь.

— Мы с Толливером.

— С Толливером?

— И я вынужден признать, что в подобной ситуации, как сегодня, нам надо действовать силовыми методами, — сказал Джереми.

— Я полностью согласна. Вот список клиентов. Мы только что заключили три крупных контракта, и, я думаю, информацию о них надо спустить в «Вэрайети» и «Рипортер». Необходимо, чтобы завтра она появилась на первых полосах.

— Верно. Да. Джесс, это гениально. Я — за. Но знаешь, я думаю, что сейчас самый подходящий момент, чтобы объявить о Толливере.

— Ясно. — Она, как раненая утка, пыталась удержаться на поверхности воды, а Джереми собирался выстрелить, чтобы добить ее на виду у всего Голливуда.

— Джесс, я твердо убежден, что одна голова хорошо, а две лучше. Вы с Толливером отлично дополняете друг друга. Вместе вы действительно непобедимы.

— Да, Джереми, но сегодня не тот день. Со стороны это будет выглядеть так, точно ты сомневаешься в моих способностях управлять компанией во время кризиса.

— Ерунда. Все знают, что Толливер здесь почти два месяца.

— Джереми, здесь многие не в состоянии припомнить, что произошло за минувшие сутки, не говоря уже о последних двух месяцах. Все решат, что я допустила два серьезных прокола в своей работе — в моей клиентской базе — и ты дал мне его в помощь.

— Ты сказала «в моей»?! — Джереми разозлился.

— Что, прости? — Джессика не поняла, куда он клонит, да и времени разгадывать загадки у нее не было.

— Ты сказала «в моей клиентской базе», подразумевая Холдена и Мориса. Ты, вероятно, хотела сказать «в нашей» или «в базе агентства»?

— Ну разумеется. Я лишь имела в виду, что…

— Джесс, извини, но я уже принял решение. Сегодня — тот самый день.

— Нет! Исключено! Мы так не договаривались. Когда Толливер переходил в Си-ти-эй, ты обещал мне, что это никогда не будет выглядеть так, точно Толливер подрывает мой авторитет. Ты дал слово!

Когда она закончила свою тираду, Джереми встал. Зайти в кабинет Джессики было с его стороны одолжением. Поскольку компания принадлежала ему, это Джессика обязана была ходить к нему. Сейчас она не только злоупотребила его вежливостью и любезностью, но еще и повысила голос на своего чопорного и манерного британского босса.

— Джессика, я действительно обещал тебе, что приход Толливера никогда не приведет к подрыву твоего авторитета. А также, что в глазах голливудского сообщества он никогда не будет обладать большим влиянием в компании, чем ты. Это верно. Однако, Джессика, при всем моем уважении к тебе и твоим талантам я уже принял решение, и информация о нем завтра появится в прессе. Что касается того, что твой авторитет к подрывают», то в этом, я полагаю, надо винить «твоих» двух клиентов, которые решили уйти и отказаться от твоих услуг, а также «твою» бывшую помощницу.

Джессика скрестила руки на груди. Меньше чем за четыре часа она потеряла двух клиентов, помощницу, настроила против себя босса и получила удар в спину от карьериста Толливера Джоунза. Джесс улыбнулась Джереми широкой голливудской улыбкой. (Может быть, стоит податься в актрисы? У нее мастерски получается лицедействовать.)

— Извини меня, Джереми. Утро выдалось еще то. — Она решила сыграть на женской слабости и твердой британской уверенности в том, что неспособность скрывать отрицательные эмоции — характерная черта американцев.

— Конечно, Джессика. Я тебя понимаю. И рад, что ты меня тоже понимаешь, — улыбнулся Джереми, довольный, что неприятный инцидент наконец исчерпан.

Джессика улыбалась, но ее глаза были печальны, губы сжаты, а в душе бушевала буря.

— Разумеется, Джереми.

Мэри-Энн провела два часа в студии, выслушивая замечания руководства (ни один из них сроду не писал сценариев) по поводу предстоящего проекта, а потом, в шесть часов вечера, добиралась из Долины через забитый машинами Лос-Анджелес. Она изнемогала от усталости, этот день вымотал ее до предела. Когда она, с трудом удерживая в руках три пакета с едой, сумочку, почту и ключи, наконец распахнула дверь дома, зазвонил телефон. Мэри-Энн ногой захлопнула дверь (туфля при этом отлетела в сторону), бросила все на диван и метнулась к телефону.

— Алло! — выдохнула она, ожидая услышать гудок, потому что телефон подавал уже по меньшей мере десятый звонок.

— Мэри-Энн?

— Папа? — Услышав голос отца, она сильно удивилась.

В отличие от Мици, которая регулярно звонила по воскресеньям, вторникам и четвергам, Марвин Майерс вспоминал о дочери только в день ее рождения и в праздники. Мэри-Энн захлестнуло чувство вины. С того самого дня, когда Мици улетела из Лос-Анджелеса, она не разговаривала с ней — не отвечала на ее звонки и письма. Мэри-Энн взглянула на часы: в Миннесоте было почти десять вечера. Время позднее, особенно для Марвина.

— Да, Мэри-Энн, это я. М-м… Как поживаешь?

Отец всегда отличался чопорностью, присущей уроженцам Среднего Запада, но сейчас его голос звучал особенно претенциозно. Последний раз Мэри-Энн была в Миннесоте почти два года назад, на похоронах своего деда. И около года прошло с тех пор, как Марвин приезжал в Санта-Барбару на конференцию по вопросам страхования. Будучи примерной дочерью, Мэри-Энн проехала семьдесят миль, чтобы поужинать с отцом в захудалом ресторанчике Санта-Барбары — из всех, имеющихся на побережье, он максимально приближался к стандартам Среднего Запада: много позолоты, пастели и кабинки. Ужин закончился рано. Помнится, ее удивило, что вопреки своим методистским вкусам — чистый шотландский виски со льдом — отец выпил водки с тоником.

Это был единственный раз, когда они с отцом обедали вдвоем. Марвин часто уезжал в командировки или пропадал на работе, поэтому в детстве Мэри-Энн семейные застолья, как правило, проходили без него. И вообще Марвин редко проводил время с детьми.

Вечер закончился неловким объятием и поспешным поцелуем. Когда они наконец расстались, она, помнится, испытала облегчение, за которое теперь ей было стыдно.

— Папа, все в порядке?

— Сейчас, конечно, уже очень поздно, но я подумал, может быть, ты что-нибудь знаешь о маме?

Снова обострилось чувство вины. Он звонит, чтобы попытаться помирить их с Мици?

— Папа, я виновата, что не общалась с ней. Но ты не волнуйся. Я ей обязательно позвоню. Я обещаю. Я просто немного разозлилась — только и всего.

— Хм… Нет. Мэри-Энн, об этом мне ничего не известно, правда. А сегодня или вчера ты не получала от нее никаких известий?