Истории, от которых не заснешь ночью - Джей Уилсон

Сари помнила об этом, но как сквозь нечто вроде летаргического тумана. Так что все ей было безразлично.

Она испытывала чувство странной и приятной усталости, которая давила на плечи, разливалась по рукам, и одновременно ей казалось, что ей уже знакомо это пощипывание в горле. Подняв голову, она посмотрела на Эла, но взгляд ее был неясным, искаженным. И тогда она все поняла.

Она захотела встать, побежать, позвать на помощь, но поняла, что не может даже двинуться. Но даже если бы она нашла силы сделать так, то это не имело бы уже никакого значения. Он слишком хорошо приготовил ловушку… А может быть, это Эл с самого начала водил ее за нос? Теперь это ей казалось странным образом лишенным всякого смысла. Если только это не, еще одна победа Эла.

— Но, они же тебя схватят, они тебя поймают и схватят! И ты все же проиграешь, — сказала она шепотом, с трудом выговаривая слова, которые застревали у нее в горле, и прилагая все силы, чтобы подняться и различить черты лица Эла. А он улыбался самоуверенно.

— Нет, моя дорогая! Никто меня не возьмет, поскольку ты просто мне оказала услугу тем, что покончила с собой, как ты однажды попыталась это сделать, оставив мне прощальное письмо, которое сейчас мне очень пригодится…

Сари не воспринимала больше того, что говорил Эл, но она видела сигару, видела, как он откусил кончик сигары, тщательно прикурил ее и удобно уселся на стул, откинувшись на спинку. Поднес сигару к губам. И тогда, удовлетворенная, упав на стол, она сказала себе, что даже заплатить жизнью за такое удовольствие… это того стоило.

Прогресс, собственно, ничего здесь не изменил. Пентагон 1990 года как Пентагоном был, так им и остался. Теплые места там всегда дорого стоили, и Джонсу, в сущности, некого было упрекать в том, что он получил. Каморка, в которую его поселили и где невозможно было дышать, могла бы быть еще теснее, благо жить в ней ему предстояло не более трех дней. Он и не протестовал. Но после трехнедельного пребывания, он чувствовал себя в ней ничуть не лучше, чем взрослый человек в школьном летнем костюмчике или в башмачках для причастия. Анни всегда с нетерпением ожидала его прихода, но в последнее время ее телефонные звонки стали более походить на крики о помощи, что говорило о том, что нервы ее постоянно напряжены. В отеле ему хотели предложить другую комнату, но он принципиально отказался и чувствовал себя теперь как камешек, опущенный в отвар из трав, потерявшись среди делегатов конвенции Лиги Оппозиции. Он должен был купить себе рубашки, он должен был купить себе ботинки, он должен был сделать себе прививку четырехкратной дозы против гриппа, ОРАКУЛ же ему этого сделать не давал.

Джонс и его команда разобрали его до последнего винтика, проверили сотни километров проводников, прощупали тысячи микросхем, короче говоря, сунули свой нос во все щели, в которые только можно было засунуть его, за исключением бесценного и неприкосновенного банка памяти. Потом они его собрали в обратной последовательности, проверив еще раз все то, что проверяли при разборке с той же тщательностью. Затем он был включен и проработал четыре часа при полной нагрузке в режиме абсолютного приоритету, в то время как добрая половина технических работников страны выжимала свои мокрые от пота носовые платки, а треть военных мочила свои старые кожаные штаны. После чего Джонс заявил трем представителям мужского пола, что с машиной ничего не произошло, что с ней ничего никогда не происходило, и что не было никаких причин даже предполагать, что с ней вообще что-либо и когда-либо может произойти. Один за другим представители зашли еще раз в святилище, заперли за собой дверь, включили цепи кодировки, после чего точно так же, один за другим, вышли, имея на лице одинаковое недовольное выражение, и заявили Джонсу, что ОРАКУЛ отказался дать им ответ. Это были: старый адмирал неопределенного возраста, полковник и некое подобие исторического памятника, которое Джонс про себя окрестил гражданский.

После ухода его команды — двадцати трех программистов и математиков и гениального Джэкарда, которых он отпустил, сжигая за собой все мосты, Джонс вздохнул, снопа снял телефонную трубку и пригласил всех троих к себе. Когда трубка снова легла на свое место, Джонс не смог бы сказать, что он недоволен собой. Или ими. Он любит, чтобы события, будь они ему приятны или наоборот, были логически связаны, а ответы собеседников были бы в порядке вещей, по крайней мере, в том порядке вещей, который установился после того, как он был призван к "постели" ОРАКУЛА. Адмирал дал команду провести прямую линию связи к собственному кабинету: полковник, хотя и был пойман врасплох, что, впрочем, отнюдь не лишало его средств, ограничился введением специального телефонного кода, который посеял ужасную неразбериху на всех телефонных станциях. Что касается гражданского, он просто-напросто никуда не ушел с места преступления, причем спал, ел и выражал свое недовольство тут же, пока не запутался ногой в кабеле, что дало Джонсу достаточное основание для того, чтобы выставить его за дверь. Короче говоря, и при всех прочих равных, все трое убедительно доказали, что не машина, а они сами явно нуждаются в постановке диагноза.

Поэтому было бы логичным предположить, что все трое прибегут по первому же звонку. Они и прибежали. Адмирал с пеноподобными бровями и заморскими глазами; полковник, такой же деревянный, как если бы его накрахмалили вместе с воротничком, с кожей лица, напоминающей полигон после стрельбы; гражданский, хромающий самую малость, с головой, самую малость наклоненной и самую малость повернутой влево, как раз настолько, чтобы все те, кто его не знает — а кто его вообще знает? — чувствовали бы себя в его присутствии лицом к лицу с Историей с большой буквы. Джонс любезно пригласил их сесть, Адмирал, который всю жизнь занимался тем, что рос в звании, пока эти звания в конце концов не кончились, и у которого рука не поднималась снять эту самую руку со штурвала Государственного управления; полковник, которому нравилось быть просто полковником, потому что это давало ему возможность презирать всех окружающих и который спал на своей походной койке в городской квартире, где можно было бы разместить целую дивизию; и, наконец, гражданский, бывший студент университета, бывший депутат, бывший сенатор, бывший министр, подвизающийся на стезе политики, где он с успехом опробовал все низости, которые только существуют, через любые дебри законодательства он продирается, имея гибкость позвоночника, уверенность поступи и коммерческую улыбку канатного плясуна.

— Господа, — сказал Джонс, — это, скорее всего, наше последнее собрание. Само собой письменный рапорт будет вам представлен в скором времени. Я… гм… понимаю необычность ситуации и поэтому не настаиваю на том, чтобы вся информация, которой мы могли бы обменяться здесь в частном порядке, была бы обязательно отражена в упомянутом рапорте…

Он оглядел собравшихся и поздравил себя. Фраза явно удалась. Это было как раз то, чего они ждали. Все остается между нами, ребята. Никто не будет совать нос в наши дела.

— Вы отослали свою команду, — заметил гражданский.

Адмирал дернулся, зрачки полковника сузились, а в глазах Джонса блеснул огонек восхищения. Этот малый располагал такими средствами разведки, которые даже секретные службы еще не изобрели.