Повседневная жизнь в Северной Корее - Барбара Демик

Десять человек из руководства завода расстреляли. Комитет народной безопасности осуществил казнь на грязном пустыре, спускавшемся от рынка Сунам к реке Сусон.

После этого каратели занялись более мелкими нарушителями. Они казнили тех, кто воровал медные провода с телефонных столбов, зерно, коз и прочий скот, а также тех, кто продавал рис на черном рынке. В 1997 году в Чхонджине и других крупных городах было объявлено о том, что любой, кто крадет, запасает или просто продает зерно, «нарушает принципы социалистического общества» и будет предан казни.

Согласно Уголовному кодексу КНДР смертная казнь полагалась только за преднамеренное убийство, «измену Родине», терроризм, «преступления против государства и народа», однако эти определения были слишком расплывчаты и могли относиться к любому поступку, расцененному как оскорбление Трудовой партии. Те, кто бежал в Южную Корею из Северной, рассказывали, что в 1990-е расстреливали за супружеские измены, проституцию, сопротивление при аресте, нарушение общественного порядка. В Онсоне, приграничном городе, где находился детский дом Хюка, четырех студентов казнили за то, что они, напившись, бегали голыми.

Когда-то КНДР была государством, в котором властвовали порядок, аскетизм и предсказуемость. Если совершалось убийство, то это, как правило, происходило в результате бандитских разборок или на почве ревности. Воровали очень мало, потому что материальных благ практически у всех было поровну. Люди твердо знали, какие нормы нужно соблюдать, через какие границы нельзя переходить. Теперь правила игры стали слишком запутанными, и жизнь превратилась в пугающий хаос.

Студент в пхеньянском Дворце народного образования — крупнейшей библиотеке КНДР

Однажды летом, приехав домой на каникулы, Чон Сан стал свидетелем публичной казни. На протяжении нескольких дней по городу разъезжали грузовики с громкоговорителями, оповещавшими народ о дате и времени ее проведения. Глава инминбана ходил по квартирам, сообщая людям, что на их присутствие рассчитывают. Чон Сана такие зрелища не интересовали. Он ненавидел кровь и не желал смотреть, как страдает человек или животное. Когда ему было двенадцать лет, отец заставил его убить курицу. Дрожащими руками Чон Сан взял птицу за шею. «Ты не мужчина, если не можешь этого сделать», — рычал отец. Чон Сан покорно опустил тесак, боясь больше отцовских насмешек, чем вида обезглавленной курицы. В тот день он отказался от ужина. А лицезреть человеческую смерть было для него совершенно невозможным. Он решил никуда не ходить. Но, когда настал назначенный день и все соседи отправились к месту казни, он обнаружил, что шагает вместе с толпой.

Казнь проходила на песчаном берегу речки недалеко от горячих источников, где Чон Сан с Ми Ран гуляли вечерами. Собралось уже человек триста, дети пытались пробраться в первые ряды. Мальчишки соревновались, кто соберет больше стреляных гильз с публичных казней. Чон Сан, работая локтями, протолкался вперед.

Работники органов госбезопасности превратили открытое место у реки в импровизированный зал суда, установив столы для участников процесса и систему усиления звука с двумя огромными колонками. Человека обвиняли в том, что он залезал на столбы линий электропередач и срезал с них медную проволоку для продажи.

— Вор нанес существенный урон государственной собственности. Преступление было совершено с намерением причинить вред общественному строю. Это акт предательства, акт помощи врагам социалистического государства, — с треском разносился через динамики голос прокурора.

Затем выступил человек, который должен был представлять интересы обвиняемого, но ничего не сказал в его защиту:

— Я утверждаю, что слова прокурора истинны.

— Таким образом, обвиняемый приговаривается к смерти, и казнь будет совершена незамедлительно, — заключил третий представитель суда.

Приговоренного привязали к деревянному столбу на уровне глаз, груди и ног. Расстрельная команда должна была выпустить по три пули в каждое из этих мест, перебив веревки, — всего девять, сверху вниз. Первой поникала безжизненная голова, и тело постепенно сползало к основанию столба. Аккуратно и быстро. Казалось, что расстрелянный склонялся, прося прощения за содеянное.

По толпе пробежал шепот. Видимо, не только Чон Сан считал, что смертная казнь — слишком суровое наказание для мелкого воришки. Электричества все равно не было. За те несколько метров проволоки, которые украл этот человек, он, вероятно, получил всего лишь пару мешочков риса.

— Как жалко! У него осталась младшая сестра, — услышал Чон Сан где-то у себя за спиной.

— Две сестры, — поправил другой голос.

Чон Сан понял, что родители приговоренного, надо полагать, уже умерли. У несчастного не нашлось влиятельных родственников или друзей, которые могли бы за него вступиться. Наверное, он из бедной семьи. Возможно, сын шахтера, как те дети, которых учит Ми Ран.

Пока Чон Сан думал об этом, прозвучали выстрелы. Голова. Грудь. Ноги.

Голова раскололась, словно бутылка с водой. Кровь смешалась с грязью, почти добрызнув до зрителей. Чон Сану показалось, что его сейчас стошнит. Он развернулся, выбрался из толпы и пошел домой.

Для Чон Сана поездки в Чхонджин часто оборачивались неприятными открытиями. В университете он был огражден от большинства бед, обрушившихся на страну. Его хорошо кормили, почти каждый вечер в общежитии горел свет. Студенты лучших университетов Пхеньяна были в числе привилегированных жителей привилегированного города. Но, когда Чон Сан покидал университетский кокон, реальность беспощадно била ему прямо в лицо.

Все места, связанные для него с приятными воспоминаниями, — рестораны, куда его водили ребенком, кинотеатр, где он впервые увидел Ми Ран, — давно закрылись. Электричество давали очень редко, только по большим праздникам, например в День рождения Ким Ир Сена или Ким Чен Ира.

Вечера дома проходили в потемках под непрестанные жалобы родителей. Богатый токийский дедушка скончался, а другие японские родственники не были так щедры, как он. Ревматизм матери настолько обострился, что она больше не могла ходить на рынок или шить на драгоценной швейной машинке, которую привезла из Японии.

Каждый вечер повторялось одно и то же. Отец усаживался курить, и в темноте светился горящий кончик его сигареты. Он выпускал облако дыма и громко вздыхал, как бы предваряя очередную плохую новость.

— Знаешь, кто недавно умер? Помнишь…

Отец называл имена преподавателей старшей школы, где учился Чон Сан. Учитель математики. Учительница китайского. Учитель литературы, который тоже увлекался кино и давал Чон Сану почитать журнал, где писали о восточноевропейских фильмах и роли кинематографа в борьбе с империализмом. Все педагоги были интеллектуалами в возрасте за пятьдесят, не обладавшими какими-либо практическими умениями, которые помогли бы им выжить, после того как зарплату перестали платить. Раньше Чон Сан часто заходил в гости к своим школьным учителям, приезжая домой из Пхеньяна. Они всегда были рады видеть ученика, который так хорошо устроился в жизни. Теперь молодой человек избегал встреч с людьми из школы. Он не хотел узнавать, кто еще умер.