Эйфория - Лили Кинг

– Это не из-за колена, – ответила она на мой взгляд. – Я два года не носила эти туфли.

Мы проходили мимо аптеки, я отстал и нырнул внутрь. Девушка за прилавком была наполовину аборигенкой, редкость для торговцев в Сиднее в то время. Она молча протянула мне коробочку.

– Думаю, я в состоянии заплатить за пластырь для своей жены. – Фен грубо оттеснил меня от прилавка.

Клерк в отеле передал нам записку: Клэр Айнс, антрополог из Университета Сиднея, приглашала на ужин.

– Откуда она узнала, что мы здесь? – удивилась Нелл.

– Я вчера звонил ей, – сказал Фен.

Он хотел рассказать ей о флейте.

– Ужин? Как мы можем идти на ужин, Фен?

– В двух шагах отсюда есть модный магазин, мисс, – услужливо сообщил клерк. – Парикмахерская напротив. Успеете прихорошиться.

В Дабл-Бэй, над пляжем Редлиф, где жили Клэр с мужем, нас доставило такси.

– Шикарный шик. – Фен в восторге высунулся в окно, разглядывая громадные дома прямо у воды. Засунулся обратно. – Клэр здорово преуспела. За кого она вышла?

– За владельца рудника, полагаю. Серебряного или медного. – Это была первая фраза, произнесенная Нелл с момента, как мы получили приглашение.

Фен ухмыльнулся, глядя на меня:

– Бэнксон не любит, когда колонизаторы сознаются, откуда им привалили денежки.

Обед был не торжественным, девять человек за небольшим столом, кажется, в гостиной. Огромная столовая в другой части дома чересчур велика, как нам пояснили, для четырех пар и англичанина-приживалы. Мой статус никому не был понятен. Я вроде бы не возвращался домой; я не закончил свои полевые исследования. Мы никак это не обсудили заранее. И вдруг тот простой факт, что я живу как бы при них без всяких к тому оснований, стал очевиден даже нам самим. Я, наверное, всю дорогу ждал, что Фен внезапно возмутится: “А вы-то что здесь делаете, Бэнксон? Почему, черт побери, не оставите нас в покое?” Потому что единственной причиной моего присутствия, о которой он знал не хуже меня, было то, что я влюблен в его жену. Он мог вызвать меня на дуэль, мог сделать это прямо здесь, в доме Айнсов, при свидетелях, но вместо этого Фен сказал:

– Бэнксон болен. У него перемежающаяся лихорадка. Мы решили, что ему нужно показаться врачу.

Последовало долгое обсуждение сиднейских врачей и кто из них лучше разбирается в загадочных тропических болезнях. Фен постепенно перевел разговор на наше “открытие”, как он его назвал, нашу схему, и большую часть вечера мы распределяли по схеме гостей и общих знакомых, которых обнаружилось довольно много. Мужчина с пышными усами знал, например, Бетт по проекту, над которым они работали в Рабауле; еще один изучал зоологию с моим отцом в Кембридже. Клэр, казалось, знала по именам всех антропологов и восполняла пропущенное нами, пересказывая цеховые сплетни трех разных стран.

Фен блистал в новой компании, сыпал байками из жизни мумбаньо, которыми раньше забавлял меня. Я смотрел, как он изящно покачивает бокал с вином, ест креветок серебряной вилочкой для устриц, прикуривает от зажигалки с гравировкой, – и этого человека я видел в полном дерьме, рыдавшим в каноэ, залитом чужой кровью. Тогда я понял, что все угрызения совести, которые он нам демонстрировал, это чистой воды театр. Он был человеком, который стремился урвать в жизни лучшие куски, получить все доступные удовольствия. Он просто использовал наши с Нелл растерянность и наивность.

Меня усадили рядом с миссис Изабель Свейл. Ее муж по имени Артур к нашему приезду уже надрался, впал в афазический ступор и участвовал в беседе примерно так же, как участвует в теннисной партии пес, бегающий за мячиком. Миссис Свейл изводила меня вопросами о киона, не слушая ответов, так что ее несвязный допрос никак нельзя было считать беседой. Ее левая нога, выскользнув в разрез платья, придвигалась все ближе и ко времени подачи десерта прижалась к моей. Все ее действия – то, как она приникала губами к моему уху, как запрокидывала голову в приступе беспричинного смеха, как изучала темные полоски под моими ногтями, – должны были показать остальным присутствующим, что между нами возникла внезапная глубокая связь. Нелл бросила на меня пару испепеляющих взглядов, и мне было приятно увидеть на ее лице хоть какое-то чувство по отношению ко мне. На другом конце стола Фен о чем-то шептался с Клэр Айнс.

После ужина полковник Айнс пригласил мужчин полюбоваться коллекцией старинного оружия, а Клэр повела женщин в патио на digestifs. Я чуть отстал и услышал, как Фен, понизив голос, рассказывает полковнику, что в его распоряжении оказался редкий артефакт, но потом я свернул за угол. В узком коридорчике перед кухней я ухватил Нелл за запястье, останавливая.

– Цивилизация тебе на пользу, ты очень галантен, особенно с женщинами, – сказала она. – Гораздо больше, чем требуют приличия.

– Прошу тебя, давай оставим эти игры.

Лицо ее побледнело и осунулось, в точности как при нашей первой встрече.

– Останься со мной, – взмолился я. – Останься со мной, и вернемся вместе к киона. Останься со мной, и мы уедем в Англию. Останься со мной, и мы уедем. Куда захочешь. На Фиджи, – в отчаянии лепетал я. – На Бали.

– У меня из головы не выходит, как мы думали, когда впервые появились там, что Ксамбун – это их бог, дух. Некий могущественный погибший предок. А теперь так оно и есть. – Она попыталась продолжить, но всхлипнула и прижалась ко мне.

Я обнимал ее, пока она плакала. Гладил по волосам, распущенным и слегка спутанным.

– Останься со мной. Или позволь мне поехать с тобой.

Она потянула мою голову вниз, поцеловать. Губы теплые. Чуть соленые.

– Я люблю тебя, – прошептала она прямо в мои губы. Но это означало “нет”.

На обратном пути в город она молчала и, не сказав ни одному из нас ни слова, отправилась сразу в свою комнату.

Фен помахал бутылкой коньяку, которую вручил ему полковник:

– Выпьем по маленькой? Чтобы уснуть.

Я сомневался, что у него проблемы со сном, но все же пошел в его номер. Отчего-то в глубине души надеялся, что мы могли бы во всем разобраться. В подобной ситуации мужчина киона предлагает сопернику несколько дротиков, топор, немного орехов бетеля – и жена его.

Комната Фена была точной копией моей, только по другую сторону холла. Те же зеленые стены и вязаное белое покрывало на единственной кровати. Он налил коньяк в два стакана, стоявшие на подносе у кровати, протянул мне один.

Раскрытые саквояжи и остальное барахло валялись у окна, но флейты среди вещей не видно. В комнате не было гардероба и шкафов, а в ящик маленького комода у дверей она бы не поместилась.

– Она под кроватью, – поставив стакан, он выкатил флейту. По-прежнему завернута в тряпье и перевязана бечевкой, но уже небрежно, как будто он устал бесконечно ее упаковывать и распаковывать. – Она бесподобна, Бэнксон. Еще великолепнее, чем я запомнил. И вся покрыта символами. – Он наклонился развязать.