Оксюморон - Максим Владимирович Альмукаев

словно поднялся я над землёй. И первой же мыслью, Лёха, которая встретила меня в этом полёте была мысль о смерти. Я думал о том, как странно устроена наша жизнь: живёшь, учишься, работаешь и умираешь. По какому бы руслу не потекла река твоей жизни она рано или поздно вольёт свои воды в огромный океан смерти. Какая разница в каком направлении плыть, если плыть приходиться в серной кислоте?

Его сентенция о серной кислоте мне тогда помню очень понравилась, я даже позволил себе улыбнуться.

– Ты небось на философа учился? – спросил я у Коли.

– Нет – улыбнулся он – я, Лёшик, по образованию самый обычный строитель.

Мы замолчали, и он снова взглянул на гроб. Он смотрел на него как на своего ребёнка. Последнего, после которого у него больше детей не будет никогда.

– НИКОГДА – произнёс я чуть слышно.

Слово было каким-то мёртворожденным что ли и его тут втянула в себя тишина. А я стоял и молчал. Я вдруг подумал о тех молодых семьях, которые вынужденно ютятся в однокомнатных квартирах с матерями или просто снимают убогие комнатушки отдавая львиную долю своего заработка, и мечтают при этом как когда-нибудь наконец и у них тоже будут де когда-нибудь свои дети. А у детей свои комнаты. Но время, неумолимое время странным образом столь милосердное к этому некрополю и столь же беспощадное к такому хрупкому механизму как женский организм превращает эти мечты пустые иллюзии.

– Слушай Коля, – сказал я решив сменить канву разговора – а тебе не приходило в голову похоронить их? Ну я имею в виду как полагается, по-нашему, по русскому обычаю. В земле.

– Честно говоря, приходила не раз, – сказал он, не отводя взгляда от гроба – но рука не поднимается отнять у них то, за что они свои жизни отдали. Нет уж, пусть лежат здесь. Эти квартиры были и останутся их. Теперь никто у них их отнять не сможет… – он немного помолчал и тихо добавил – разве что через мой труп…

Мне отчего-то захотелось как можно скорей покинуть это место, этот странный и страшный город-склеп, в котором только мёртвые смогли обрести свой дом.

– Слушай, Коля проводи меня к моей машине. – попросил я моего провожатого, когда мы вышли на лестничную клетку.

Он посмотрел на меня и тихо сказал.

– Да –да, конечно, я понимаю.

Мы вышли из подъезда и двинулись по наполненной пронзительной тишиной улице. Я шёл и временами озирался по сторонам. Тишина теперь не казалась мне чем-то абстрактным. Теперь её наполняло нечто, точнее это нечто прикинувшееся прежде тишиной теперь текло отовсюду. Мне было жутко. Из пустых окон на меня теперь устремлены были сотни невидимых глаз. Мой странный провожатый не смотря на степенный возраст шёл бодро и спокойно. Мало-помалу его спокойствие начало передаваться и мне. Вскоре мы остановились возле металлического гаража в каких некогда держали, да и продолжают держать свои автомобили многие автомобилисты в моём отечестве. Если не ошибаюсь, такие металлические гаражи называются “ракушки”.

– Кстати, Лёха, есть двести литров неучтённого бензина, – сообщил мне Коля, открывая скрипучую дверь – если нужно можешь взять себе. Девяносто второй подойдёт?

– Спасибо, наверное, подойдёт. – ответил я.

Наполнив бак я, также наполнил и убрал в багажник ещё две канистры, подаренные мне Колей. Отерев тряпкой от бензина руки, я обратился к Коле.

– Слушай, Николай, а гробы ты тоже сам сколачивал?

– Конечно сам – ответил он немного.

– Что, на складе нашлись неучтённые доски?

Я хотел своим вопросом заставить его улыбнуться и внести хоть немного тепла в эту окаменевшую в тенетах долга душу, но мой вопрос заставил его покраснеть.

– Нет, пришлось взять из отпущенных на строительные леса.

Сказав это, он заморгал до того по-детски, что мне стоило больших усилий удержаться от того, чтобы не обнять его.

– Понимаешь Лёха, просто мне показалось тогда, что гробы всё же приоритетнее.

В этих словах в его покрасневших как на морозе щеках было что настолько детское настолько беззащитное что не удержавшись я подошёл к нему и обнял его. Так мы простояли несколько минут, во время которых меня не оставляло чувство, что оставь я его, это будет равносильным тому, чтобы бросить на дороге только что сбитого ребёнка, и я решился.

– Слушай Коля, – сказал я, отстраняя его от себя и заглядывая в его голубые глаза, наивность которых и его нелепые большие очки возводили в какую-то непостижимую степень – поехали со мной, бросай это всё к чёртовой матери, поехали! Чего тебе делать тут? Поехали!

На какое-то время мне показалось, что я сумел пробить брешь в его по-комсомольски закалённой душе, но эта брешь моментально затянулась. Передо мной снова стоял человек-скала, которому нужно нести повседневную вахту и вести изо дня в день никому не нужный много лет учёт. Он покачал головой.

– Нет, не поеду, они – и он кивнул в сторону откуда мы только что пришли – без меня пропадут.

Он сказал это с каким-то особенным вызовом, весьма забавным в устах человека его комплекции.

– Да и потом нужно составлять отчёты – и он снова улыбнулся своей детской улыбкой.

Я, признаться, так и не понял, чем была его последняя реплика: шуткой, призванной разрядить обстановку, или ему и впрямь нужно было срочно подготовить никому не нужный отчёт.

Коля согласился прокатиться со мной до въезда в город.

– Понимаешь, – объяснил он, когда мы ехали по тихим и чистым улицам – нельзя чтобы жители посёлка видели меня. Я ведь для них – бесплотный дух. Дух мёртвого города ‘’ЗАВОДЬ’’. Живого то, как ты понимаешь, меня им бояться особо нечего – с этими словами он, повернувшись ко мне развёл руками словно предлагая мне ещё раз рассмотреть себя.

Я согласился с ним, сравнив про себя его тщедушную фигурку с пусть и несколько потрёпанной, но коренастой фигурой жителя посёлка, приютившего меня на ночь. Из всех возможных чувств вид этого стража города вызывал разве что чувство жалости, и почти не преодолимое желание его немедленно накормить. Я вспомнил про пакеты с едой лежащие на заднем сидении. Оглянувшись я увидел, что пакеты на месте. Когда я остановился что бы высадить его я предложил ему взять себе кое-что из моих припасов. Он густо покраснел, но согласился. Я отдал ему добрую половину моей провизии. Глядя, как он прижимает к груди мои подарки и при этом улыбается счастливой улыбкой ребёнка я вдруг непроизвольно сунул руку в карман надеясь найти там конфету. Карман