Гордая птичка Воробышек - Янина Логвин

В этом почти невинном обнажении птички столько эротизма и чувственности, что я, забывшись, не улавливаю момент, когда она закрывает глаза и качается назад, готовая наконец остановиться и сдаться на волю проклятой текилы.

Да, она на раз уделывает соперницу, это ясно всем. Парни едва слюни не пускают на Воробышка, так они взведены танцем, и Стас хрипит у моего плеча, порываясь вперед, пока выскочивший в круг вихрастый паренек (кажется, друг девчонки) подхватывает ее под спину, не давая упасть:

— Черт! Я хочу ее! Я хочу трахнуть эту сладкую пошлую девочку! Я хочу…

Он срывается на ноги, но моя рука впивается в его крепкий загривок и грубо швыряет в сторону, а голос глухо и безжизненно говорит:

— Только попробуй, Фролов, и я откручу тебе яйца. Дважды повторять не стану.

— Илья, ты чего? — изумляется парень, вскакивая на ноги, и вдруг с пониманием щурит глаза: — Постой. Это же она, да? Новенькая тихушница с универа? Очкастая скромница, до которой мне мимо? Я прав?

— Не твое дело, — отворачиваюсь, отталкивая Стаса прочь. — Рыпнись и, клянусь, пожалеешь.

Шибуева остановить труднее, но со второго удара в челюсть парень зло хлопает глазами и наконец готов услышать:

— Подойдешь — убью.

Зуева я достаю за плейсом. Не в меру разошедшийся весельчак при виде меня давится початой бутылкой спиртного и бормочет виновато, отступая:

— Люк, ты чего? Ты что, обиделся? Чувак, это же была шутка!

Шутка? Ну, так соображай, когда и с кем шутить, умник. Есть время веселью, а есть огорчению. Разбитые в кровь губы и нос, надолго стертая с лица репортера самоуверенная ухмылка, чем не своевременный повод предаться печали?

— Стоять! — шиплю в вихрастый затылок направляющемуся к выходу из клуба парню и грубо останавливаю его за плечо. Он что, и вправду собирается вынести из зала девчонку просто так?

* * *

Круги. Пульсирующие светом циклические круги, наплывающие на меня отовсюду. Мне кажется, мое тело неумолимо раскручивается вокруг невидимой, пронзившей его центр оси, и вниз головой уходит в центр гудящей воронки. Я ныряю в нее, падаю сквозь вязкую вату пространства навстречу неизбежно твердой земле, не в силах сдержать немой крик… как вдруг ориентир падения сменяется и сознание, вместо того, чтобы сжаться от страха, облегченно выталкивает уставшее тело из пике спиной на морские волны. Я покачиваюсь на них, раскидываю руки, широко распахиваю в далекое яркое небо глаза и блаженно улыбаюсь — я только что едва не разбилась…

— Мне кажется, в спиртное добавили какую-то дрянь. Посмотри зрачки, Шибуев.

— Черт его знает. Может, и добавили, какой-то легкий психоделик. Реакция на свет замедленная, пульс слегка снижен. Пока ничего критичного, но желудок промыть не мешает.

…Чайка — огромная, горластая, сильная. Она спускается из-под самых небес к синей толще воды и кружит надо мной, овевая крылами. Кричит сердито, раскрыв клюв, что-то гневно-птичье, поджимает к брюшку алые коготки, косит черным глазом-бусиной, готовясь нанести удар, и вот уже я скрываю от нее лицо под спасительной пленкой воды. Испуганно замираю и медленно погружаюсь на дно, глядя, как где-то там, надо мной, подернутая рябью волны, кружит и кружит белая, в черных отметинах птица…

— Шибуев, убери руки, я сам. Молодец, девочка. Давай же, еще пару глотков… Вот так…

— Желудок пустой. Последние часов шесть она толком ничего не ела. Плохо, конечно, алкоголь со всей дрянью успел усвоиться, но не смертельно. Вон, Лизка уже выблевалась и дрыхнет в кабинете Рыжего сном младенца. Надеюсь, он ее утром как следует трахнет и вернет с небес на землю. Тоже мне, ревнивые соперницы, нашли из-за кого цапаться. Ты же непробиваемый остолоп, Люков! И чего в тебе бабы находят? Дуры. В следующий раз будут думать, прежде чем ввязываться…

— Андрюха, заткнись! Лучше готовь свой хваленый антипохмелин, пока не остался без зубов.

…Откуда здесь ветер? Это же тихое морское дно? Но он налетает внезапно, взбаламутив илистую муть, вспугнув тысячи мелких рыбешек и опалив щеки холодным дыханием. Он поднимает волны и прогоняет стремительно бросившуюся в воду за легкой добычей птицу, рвет волосы, сдирает с груди и живота кожу, забивает дыхание, пока течение перекати-полем сносит меня по зыбкому песку прочь. Куда-то в темную марь подземного омута, в ожидании долгожданного пленника-песчинки разверзшего голодный, засасывающий все живое черный зев.

Надо очнуться, подсказывает сознание, и я отчаянно сопротивляюсь темной воде. Тянусь к чьим-то рукам, хлопающим меня по щекам, слабо ловлю их, но не могу открыть глаз. Да что это со мной?

— Пей! — повелительно произносит смутно знакомый сухой голос, и горячая ладонь приподнимает голову.

— Жень, открой ротик, а? Тебе не нужен этот придурок, тебе нужна двойная доза аспирина и глюкоза, не то завтра будет худо. Слышишь? Ну, давай же, сероглазая, будь умницей и послушайся дядю доктора, не то отобью тебя у всех и женюсь. Ей-богу, окольцую! Ох, и завела ты меня сегодня! Жуть! Чуть не конч… Твою мать, Люк! Сволочь! Ты мне губу разбил!

— Не будешь зря раскатывать. Я тебя предупреждал, Шибуев. Вали с глаз, дальше сам разберусь. Тебя, кажется, подруга за дверью заждалась. На, возьми ключи от машины, подгонишь ко входу и заведешь на прогрев. Увидимся.

— Че-ерт, ты прав. Я и забыл про девчонку. Думаешь, обломится теперь, после часового игнора? Я эту медсестричку целый день в папашкином отделении кадрил. Будет обидно…

— Включи обаяние, интерн, ты везучий. Хотя и похож с опухшей губой и глазом на озабоченного дебила-вуайериста.

— П-пошел ты!..

— И тебе того же. Ну, давай обуваться, Воробышек. Полетала, пора ехать домой.

— К-колька? Т-ты?

— Он самый, кто ж еще. Эй! Как тебя там, Невский, кажется? Вещи принес? Где ее очки?

— Вот. Вот вещи из гардероба и сумка. Свитер не нашел. Должно быть, кто-то из наших подобрал. Там такая плотная тусовка в зале, нереально отыскать.

— Давай сюда. Сам свободен.

— Люков, я тебе не пацан на побегушках. Я привез девчонку в клуб, я за нее отвечаю. К тому же, обещал Женьке доставить ее после всего в общагу. Можешь и дальше махать кулаками, но я дал слово.

— Т-ты обещал, Колька… не бросать…

— Обязался, значит?

— Типа того. Тебе что за печаль? Сейчас вызову такси, и мы уедем, можешь разбираться с другими бабами сколько влезет. Благо их у тебя в клубе и без Нарьяловой с Воробышек под завязку. Черт! И как только птичку угораздило с тобой связаться? Знал бы — соломки подстелил.

— У входа стоит моя машина — старый черный седан, спросишь охрану. — Шагай жди, Ромео, подброшу с девчонкой к общаге, пока я тебе за баб второй глаз не засветил. Ну! Кому сказал, Невский!..

— Х-холодно…

— Сейчас, Воробышек, одеваемся… Умница. Теперь рукава… Может, откроешь глаза?