Дом, в котором ты живешь - Анастасия Соловьева

Вернувшись в лагерь, спросила Дмитрия Ивановича, кому же замок принадлежит.

— Теперь уж и не знаю кому, — ответил он. — Как только начались все эти коммерческие дела, лет назад пятнадцать, участок у леса купил один… банкир, что ли, говорили… Привычки у него были, я тебе скажу. К примеру, домой приезжает во втором часу ночи, а с ним музыканты. Целый оркестр. Он их рассадит на лужайке — играйте до утра. И мы всю ночь, хочешь — не хочешь, слушаем музыку.

— А потом?

— Убили его. Расстреляли в упор. Хорошо хоть не у нас в поселке — он из своего банка выходил. Да… Жуткая история, тогда такого много было.

И Дмитрий Иванович уже готов припомнить еще одну из жутких историй, .но мне пора, я прощаюсь: до завтра.

— Ты приезжай, — напутствует меня сторож. — Хоть будет живая душа, а то я один тут… Весь день один.

Я уже знаю, что Дмитрий Иванович живет в лагере неотлучно. А в своем доме на соседней улице бывать не любит: жена умерла, дочка с мужем дом перестроили, все изменили, теперь зять там хозяин. Так что в лагере Дмитрий Иванович чувствует себя вольготнее.

В электричке я еще некоторое время помню о Дмитрии Ивановиче, потом переключаюсь на работу. И неожиданно прозреваю: я не смогу оставить сыновей. Правда, с Ильей проблем не будет. А старшие? Денис вообще не воспринимает маму. Олег пока слушается. Но это пока… Хотя и меня они слушаются не очень. Иногда даже мама добивается большего. В конце концов, я решаю воспитывать детей личным примером: работать и зарабатывать. Вряд ли вид несчастной, потерянной матери повлияет на них лучше.

К тому же существует еще материальная проблема. Сейчас мы живем очень хорошо: Ленкины деньги плюс мама в няньках. А дальше что? Работа в школе? Беготня по частным урокам?

— Девушка, я к вам обращаюсь! — Я подняла голову и увидела над собой контролера. — Билет ваш где?

— Билет? — Я торопливо открыла сумку. — Вот билет, — показала ему.

Вместе с билетом в сумке обнаружился маленький сборник Марины Цветаевой. Я купила его сегодня на Казанском вокзале. Какой-то пожилой, интеллигентного вида человек разложил книги прямо на земле у входа в здание вокзала. Электротехника, Жюль Верн, Атлас автомобильных дорог… Замирая от жалости, я купила книгу, быстро спрятала в сумку и поспешила за билетом… Сейчас сборник оказался очень кстати…

Книжку выпустили в восемьдесят восьмом. Да, помню, тогда стали печатать неизданное, запрещенное, народ кинулся утолять голод. А теперь рады продать хоть за сколько. Господи, как поменялась жизнь! Жизнь поменялась, но такие вещи имеют непреходящую ценность. Я медленно перелистывала страницы, просматривала знакомые стихи, старалась вчитаться в незнакомые.

В конце книги — поэма. Так и называется — «Поэма конца». Я поколебалась, читать или нет. Попробовала…

«Поэма конца» — это история расставания «любовников без надежды». И когда он предлагает ей: уедем, — она отвечает:

«А я — умрем, надеялась».

Это проще.

Проще потому, что они встретились в середине жизни. Уехать с ним — значит резать по живому. Лучше умереть… Но он возражает: любовь — это значит жизнь. — «Тогда простимся».

Дальше эти двое несчастных кружат по городу, и все у них не хватает сил разжать руки расстаться, «даже смысла такого нет» — храбрятся они и таким образом выходят за город И тут прозревают, как бы ощущают неизбежность конца:

…Ибо— без лишних слов

Пышных — любовь есть шов.

Шов, а не перевязь, шов— не щит.

— О, не проси защиты! —

Шов, коим мертвый к земле пришит,

Коим к тебе пришита.

Время покажет еще каким:

Легким или тройным.

Дальше я не читала. Захлопнула книжку и стала смотреть в окно. Ждала, когда стихи перебродят во мне. Да, любовь есть шов. И сколько бы я ни старалась переубедить, утешить, занять себя — нет! Пришита. Правильно, говорят, намертво.

Что теперь моя жизнь? Я балансирую между тоской по прошлому, грезами и воспоминаниями, и глупыми попытками победить себя. Вот предприняла еще одну. Сходила в театр, в гости, устроилась на работу. В какой-то момент победила. Да, но зачем это нужно? Побежденная, сломленная — зачем я сама себе такая?!

До чего нескладно все получается. Сегодня же позвоню Давиду, скажу, что поспешила, ошиблась, сделала глупость! Он поймет. Он и сам не может без меня. Бедный, тоже, наверное, борется с собой… Я ждала, что он позвонит сам. Ну что ж, он оказался сильнее… в борьбе с самим собой.

Неужели сегодня я услышу его голос? А может, и увижу его. У меня возникало чувство, что я еду домой после долгих странствий.

Я не спеша вошла в квартиру, разделась, вымыла руки, спокойно, без суеты уселась в кресло и стала набирать номер. Надо звонить сразу на мобильный — найти его в любой точке.

— Абонент временно не доступен. Перезвоните позднее.

Значит, позвоню в офис. Скорее всего, он на работе, где ж ему быть?

— Давид Михайлович в Стокгольме, — невозмутимо ответила секретарша.

В Стокгольме! Но он был там только в феврале. Сейчас середина марта! Почему он так зачастил туда? Раньше ездил раз в полгода, ну пусть раз в три месяца. Чаще не требовалось. Нет, дела тут ни при чем! Он просто выбрал Еву. Окончательно и бесповоротно. Решил-таки послушаться совета мамы: перебраться в Стокгольм, зажить своим домом…

Да… Кому Стокгольм, а кому второй Воркутинский проезд, дом четырнадцать,, корпус пять, четвертый этаж без лифта…

Я машинально посмотрела в окно. Пейзаж показался особенно омерзительным, каким-то осклизлым. Ветер кружил над лужами грязные бумаги, фонарь освещал красно-черное граффити на облезлой стене дома напротив. Я чувствовала, что припечатана к этому месту, как будто проклята. На веки вечные.

…А где-то далеко, в Стокгольме, в холле ресторана, Давид помогает юной красавице Еве снять пальто, бережно поддерживая под локоть, ведет по залу, усаживает за столик.

Двое мужчин были в моей жизни, и оба расстались со мной без всякого сожаления. Легко предпочли мне других. А я легко смирилась. И не по гордости. А потому, что я пораженка. Сколько ни обманывай себя, а это — порода. И ничего тут не поделаешь.

В замке повернули ключ. Кто это может быть? Денис? Олег с тренировки? В квартиру, неся огромные сумки, медленно— входила мама.

— Ты уже дома? — с робкой улыбкой спросила она. — Ну, как? Как съездила? — И, присмотревшись ко мне, добавила: — Плохо?

— Совсем неплохо. — Я спешно стирала с лица скорбное выражение.

Мама и так в последнее время относится ко мне как к тяжелобольной.

— А я, видишь, пораньше сегодня. Аня меня отпустила. И знаешь, хоть с опозданием, подарок мне к празднику сделала: сто долларов.