Не верь, не бойся, отпусти! - Марина Крамер

— Это ты с чего взяла?

— А мальчик рассказал Славе, что жалюзи на окнах были в клеточку. Ты много видела таких жалюзи в принципе? Я вот впервые столкнулась — и как раз в доме, где твой Николас живет, ты же сама сегодня мимо ехала, видела.

— Ну, видела — и что? Там у него пустая спальня, эти жалюзи вообще никогда не открывают, он сам говорил. А в клеточку они потому, что у них банковская символика такая, вот и все. Просто на остальных окнах они подняты, потому и узора не видно, — пожала плечами Аннушка, и по ее глазам я поняла, что даже если сейчас предоставлю ей фотодоказательства того, как Карибидис пьет на ночь кровь девственниц, она скажет, что это монтаж. Нет, разговаривать с влюбленной женщиной, отчаянно стремящейся замуж, бесполезно.

И я решила отступить:

— Хорошо, пусть так. Но ты все-таки будь осторожна. Главное — ни в коем случае больше не заводи с ним разговоров о «Снежинке» и акциях, поняла? Вот просто поверь мне и запомни — лучше этого не делать.

— Да сдались мне эти акции, — фыркнула подруга, — я и тогда этот разговор поддержала только потому, что ты просила, мне это вообще неинтересно.

— Вот и продолжай в том же духе.

— Знаешь, Варька, мне кажется, я ему нравлюсь. Он такие комплименты мне говорит — я ни от одного мужчины таких не слышала, — мечтательно проговорила Аннушка, подняв глаза к потолку.

«Господи, ну, почему мне не дано быть такой, как она? Почему я всегда ищу в мужчине какую-то основательность, опору? Мне неинтересны комплименты и букеты размером с дом, мне важно отношение — чтобы я была уверена в своем избраннике, чтобы чувствовала защиту. А вся эта розовенькая чушь меня не трогает абсолютно».

Аннушка еще с полчаса изливала душу, попутно расписывая достоинства Карибидиса, и мне пришлось сидеть с заинтересованным лицом, чтобы не обидеть подругу. Разошлись мы только далеко за полночь, когда Аннушка, изящно зевнув, вдруг вспомнила, что мечтала выспаться. Я вытянулась в постели и закрыла глаза. Длинный день закончился, вопросов не стало меньше, зато некоторые из них хотя бы обрели ответы, и это уже хорошо.

Развод как ампутация: ты остаешься в живых, но тебя стало меньше…

М. Этвуд

— Мы должны встретиться и поговорить.

Голос мужа в трубке звучал сухо и как-то неприязненно, что меня удивило. Но, вспомнив, чем закончился наш последний разговор, я решила, что Светик имеет право злиться — я, в сущности, велела ему убираться.

— Хорошо. Ты можешь подъехать на Ордынку? Я здесь рядом. Можем посидеть где-нибудь.

— Я думал, что ты приедешь домой для разнообразия.

Ехать домой не хотелось, но, судя по тону, на Ордынку Светик не согласен, придется уступить.

— Договорились. Я буду около семи.

— У меня выходной, так что можешь раньше.

И опять этот сухой тон, как будто не с женой говорит, а с очередной скрипачкой на прослушивании. Обиделся всерьез…

* * *

Телохранитель остался ждать меня в машине, наотрез отказавшись подниматься в квартиру:

— Мы тут с Володей посидим, покурим, музыку послушаем. Зачем я буду стеснять вашего мужа?

— Ну, как хотите. Но не обещаю, что вернусь скоро, — предупредила я, и Слава только пожал плечами:

— Да сколько надо, столько и посидим.

В квартире почему-то пахло запустением, хотя домработница приходила дважды в неделю и протирала пыль и полы. Но сразу чувствовалось, что здесь не живут постоянно — вроде бы и порядок всюду, а как-то пусто, холодно. Души нет. И я почему-то подумала, что в нашей квартире уже давно нет того обжитого уюта, что был прежде. Мы стали совсем чужими, и это мгновенно отразилось и на доме тоже. Он больше не был совместным, вот в чем, наверное, проблема.

Светик сидел в кухне, и в пепельнице перед ним высилась гора окурков. В коридоре я заметила неразобранный саквояж и висящий на дверной ручке шкафа кофр с фраком, к которому тоже явно никто не прикасался с момента прилета.

— Даже не переоденешься? — спросил муж, когда я вошла в кухню и села за стол напротив него.

— Ты же хотел поговорить.

— И что — тебе в костюме удобнее? Застегнута на все пуговицы, как в суде? Безупречная адвокат Жигульская? Почему, кстати, не Лемешинская? Чем моя фамилия не угодила?

Я удивленно посмотрела на мужа — давно он не говорил со мной в таком пренебрежительном тоне. Явно заготовил речь…

— Не припомню, чтобы за годы брака тебя так беспокоило, что я не взяла твою фамилию. Светик, что происходит?

— А ты не понимаешь, что происходит, да? Или продолжаешь делать вид, что не происходит ничего, все нормально? Когда ты уже повзрослеешь, Варя?

— Так, Светик, хватит, — не выдержала я. — Если ты собираешься играть в шарады, то выбрал неудачный день.

— В твоем расписании никогда не бывает удачных дней для разговоров со мной, — с досадой произнес муж, комкая в руках пустую пачку от сигарет. — Для кого угодно — но не для меня! Я устал от этого. Знаешь, вот терпишь, терпишь что-то неделями, месяцами, думаешь, что вот-вот прекратится, а оно не прекращается, а только становится все невыносимее. Я не могу больше, понимаешь? Просто не могу. Я хочу спокойно жить, воспитывать сына — постоянно, каждый день, а не наездами в те дни, когда ты соизволишь меня отпустить. Хочу заниматься музыкой…

— А я, значит, тебе мешаю? — перебила я, пораженная несправедливостью его слов. — Разве когда-то я что-то сказала тебе по поводу твоей работы? И насчет мальчика ты не прав…

— Его зовут Макар! — загремел Светик. — Макар! Неужели так трудно запомнить?! Хотя зачем тебе — это же не статья из Административного кодекса! Ты же никогда, ни разу не назвала его по имени — только «ребенок», «мальчик»!

— А я не обязана относиться к нему с любовью, если ты об этом! — рявкнула я. — Я и так сделала сверх того, что могла вынести! Я не выгнала тебя в ту же секунду, когда узнала о его существовании! Я даже настояла на том, чтобы ты чаще с ним виделся — но ты этого, видимо, не понял, уж не говорю — не оценил!

— Ну прости, что не упал тебе в ноги!

— А чего ты еще от меня ждал? Что я предложу забрать его сюда? Не слишком ли, а? — Я вскочила и отошла к окну, отодвинула штору и уставилась невидящим взглядом во двор. У машины курил Слава, Володя перекладывал что-то в багажнике, а рядом стоял консьерж и что-то рассказывал, отчаянно жестикулируя.

— Ты очень эгоистичная, Варя, — тихо сказал Светик за моей спиной. — Я много лет не замечал этого, старался не замечать. Но в этой ситуации ты повела себя как законченная эгоистка, для которой свой личный комфорт дороже всего остального.