Огонь в его объятиях - Руби Диксон

глажу ее по волосам и прижимаюсь к ней носом. Она очень старается, и я чувствую потребность прикоснуться к ней и дать ей знать, что я это понимаю. Что я понимаю, как ей трудно избавиться от своего беспокойства и помочь мне. Быть храброй, даже когда она этого не хочет.

Эмма удивленно застывает в моих объятиях, как будто она действительно не ожидала, что к ней прикоснутся, а затем расслабляется. Я улавливаю удовольствие в ее мыслях и удивление. Она на мгновение задумывается и приходит к осознанию того, что ее так не держали очень, очень давно.

В этот момент я клянусь, что моя пара будет обниматься, очень часто. Она заслуживает того, чтобы знать, что ее любят, и знать это часто. Она заслуживает ласки и привязанности.

«Пойдем, — говорю я ей. — Давай выйдем на улицу, чтобы я мог сменить форму».

Ее нежелание уступает место веселью. «Да уж, думаю, ты не можешь сделать это здесь». Затем она представляет, как я меняюсь внутри, а квартира, в которой мы живем, рушится вокруг нас. Я должен посмеяться над такими вещами. Даже я не настолько безумен, чтобы разрушать наш дом, каким бы временным он ни был.

Я беру ее за руку и вывожу на улицу, автоматически принюхиваясь к воздуху, срабатывают мои защитные инстинкты. Однако здесь нет слабого запаха незнакомцев. Ни других людей, ни металлических драконов, ничего, что говорило бы о том, что поблизости скрываются другие. Хорошо. Мне все равно, насколько сильно я хочу трансформироваться, я не буду рисковать своей парой или ее безопасностью.

— Все хорошо? — спрашивает она, поднимая на меня взгляд.

«Все хорошо, — соглашаюсь я. — Отойди назад».

Я легонько глажу ее по щеке своими когтями, а затем двигаюсь вперед. Я переполняюсь предвкушением — нет, потребностью — при мысли о переходе. Мне казалось, что прошло слишком много времени. В последний раз прикоснувшись к сознанию Эммы, я закрываю глаза… и отпускаю себя.

Ахххх.

Так приятно снова оказаться с своем трансформированном теле. Уколы не совсем боли пробегают по моим крыльям, а затем я вытягиваю конечности, наслаждаясь ощущением того, что нахожусь в своей боевой форме. Я открываю глаза и расправляю крылья, решив проверить степень повреждения.

Рядом стоит Эмма, прижав руку ко рту, на ее лице беспокойство. «С ними все в порядке?»

«Они не болят», — говорю я ей, растягивая их. Это не совсем так. Они болят, но это боль старого зуба или давно не использовавшейся мышцы. Они также не очень хорошо растягиваются, и я сгибаюсь сильнее, зная, что сухожилия должны растягиваться дальше, что они должны полностью развеваться на ветру. Вместо этого они кажутся… толстыми. Тяжелыми.

Неуклюжими.

Я больше не полечу. Я знаю это, даже когда пытаюсь снова их растянуть. Когда ты летишь, в крыле появляется легкость, а мои крылья кажутся тугими и громоздкими. Я наклоняю их вперед, пытаясь разглядеть. Рубцовая ткань исчерчивает некогда нежные мембраны, став плотной и нескладной. «Они меня не понесут».

Я знал это. Я знал, что это произойдет, и все же даже сейчас я чувствую укол разочарования. Я надеялся… и все же это еще одна вещь, которую Азар отнял у меня. Смутная ярость снова начинает накапливаться в моем сознании, становясь все гуще. Толще, как мои разрушенные крылья…

Моя пара бросает на меня обеспокоенный взгляд, а затем подается вперед, все еще прижимая пальцы ко рту. «Могу я посмотреть?»

Я опускаю одно для нее, и она легко проводит по нему рукой. Как ни странно, несмотря на толстые мембраны, я чувствую ее прикосновение. По крайней мере, это уже что-то.

— Они причиняют боль? — спрашивает она.

«Они плотные. Я не могу их как следует развернуть, — говорю я ей и демонстрирую. Я расправляю крылья, растягивая их так далеко, как только могу, и они распускаются только наполовину. — Если я надавлю еще немного, они порвутся. Это не имеет значения».

Она выглядит задумчивой. Ее рука снова скользит по моему крылу.

— Я помню, когда мой брат был младше, он повредил ногу, играя в софтбол малой лиги. Я не помню, что это была за травма. — На мгновение она кажется расстроенной, и я чувствую ее раздражение из-за собственной плохой памяти, когда это мелькает у нее в голове. — Но я помню, что он ходил на физиотерапию и сказал мне, что они много занимались растяжкой.

«Растяжка?»

Эмма кивает и снова проводит рукой по моему крылу.

— Может быть, мы могли бы попробовать что-нибудь в этом роде. И я могла бы найти где-нибудь в аптеке лосьон, и мы могли бы намазать им твои крылья и размять их, чтобы попытаться сделать ткань более эластичной. — Она наклоняет голову. — Интересно, не могли бы мы найти книгу по физиотерапии? Нам нужно найти библиотеку или книжный магазин. Или и то, и другое. А потом еще аптеку. — Она кивает сама себе, и я чувствую решимость в ее мыслях. — Как остальное?

Я разминаю когти. Трудно справиться с разочарованием, вызванным моими крыльями, но я заставляю себя сосредоточиться. Если не считать того факта, что мои крылья бесполезны, я чувствую себя хорошо. У меня сильная спина, сильные конечности, сильный хвост. Я силен во всем. Я наклоняюсь и прижимаюсь носом к своей половинке, которая теперь кажется намного меньше и гораздо нежнее. «Я в порядке».

Она смотрит на меня встревоженными темными глазами. «А твой разум? Ты же не собираешься… ну, знаешь, потерять разум? — Ее пристальный взгляд скользит по мне. — Я могу сказать, что ты не чувствуешь себя… на сто процентов в своем сознании. Я просто волнуюсь».

«Признаюсь, если бы тебя здесь не было, я бы боролся изо всех сил».

Даже сейчас я чувствую приступы неудовлетворенного гнева, и было бы слишком легко погрузиться в них. Однако ради нее я изо всех сил стараюсь не обращать на это внимания. Она — единственная причина, по которой мой разум так ясен, как сейчас, и поэтому я сосредотачиваюсь на ней. На ее решимости.

«Ты действительно думаешь, что мы сможем починить мои крылья?»

— Все, что мы можем сделать, это попытаться, верно? — Она колеблется, затем протягивает руку, чтобы