Путь к вершинам, или Джулиус - Дафна дю Морье

Обращаясь к Леону:

– Выручка в Холборне упала на три тысячи за прошлую неделю. В чем дело?

За соседним столиком управляющий банком из Гамбурга. Джулиус ненадолго покидает собеседников.

– Добрый день, Швабер, как поживаете? Признайтесь же, что там с «Карлхейм стил»? Я слышал, на фабрике был пожар.

– Помилуйте, но как вы узнали?

– Как обычно, от своих людей. Вчера днем я продал акции, все до единой. Значит, это правда? Что ж, я только хотел убедиться. Приезжайте на ужин завтра. Рейчел удалось заполучить Ванду, она нам споет.

Джулиус возвращается за свой столик.

Официанты учтиво склоняют головы. Он зажимает в зубах сигару.

– Это же Джулиус Леви, – бормочет кто-то рядом.

К трем пополудни он снова в конторе на Стрэнде. Еще встречи, еще телефонные звонки… Без четверти пять Генри на «роллс-ройсе» уже ждет его у входа, чтобы ехать на Оксфорд-стрит. Там его задерживают дела до половины седьмого, но сегодня ничто не испортит ему настроение – он ждал этого вечера. Откинувшись на спинку сиденья, Джулиус удовлетворенно вспоминал сообщение, которое велел передать Исааксу в Сити: «Фабрика Карлхейм сгорела. Как только все узнают, Вольдорф резко подорожает. Скупайте, пока цена не начнет колебаться. Если достигнет прежнего уровня, продавайте, выше уже не поднимется».

Бывали часы, когда работу можно было ненадолго отложить и побыть не Джулиусом-мыслителем, а Джулиусом – хозяином дома. В безоблачном небе ярко светит солнце, он и Рейчел едут в Аскот. Она в лавандово-синем платье, на высоко взбитых каштаново-рыжих волосах кружевная шляпка, на шее – жемчуг: предмет зависти всех дам. Из ложи хорошо видно, как прибывает король Эдуард в экипаже, запряженном белоснежными лошадьми. Мун и два лакея подают в салоне обед: холодная семга, курица, клубника со сливками, шампанское. Вокруг смеющиеся гости, красивые женщины. По крикам зрителей становится понятно, что начался следующий забег. Всеобщее оживление, ликование.

– Дорогой Джулиус, вы единственный, кто поставил на победителя, – насмешливо улыбается баронесса Нина Чесбро, касаясь его плеча. Красива и умна. Он смотрит на нее, и она опускает глаза – хочет стать его любовницей.

Яркий свет, краски, запахи духов, топот копыт на беговой дорожке, холеные кони с блестящими от пота боками, голубое пятно гортензии перед королевской ложей, заговорщицкий смех приятеля:

– Молодец, Леви, неплохую собрал компанию.

Еще бокал шампанского, еще сигара, еще улыбка Нине Чесбро и верх удовольствия – хорошо видная всем буква «Л» на золотых пуговицах ливрей Муна и лакеев.

Бывали летние уик-энды в Хоуве, где Джулиус устраивал грандиозные приемы. Сам он прибывал туда поздно ночью в субботу, когда дом уже был полон гостей: игроков в бридж, музыкантов, купальщиков. Бывали дни в Хенли – туда приезжали на автомобиле из Мейденхеда и садились за обед, доставленный загодя. Пикники, шампанское, смех…

Приятности этим празднествам добавляло то, что в разгар веселья Джулиусу могли сказать на ухо:

– Вас к телефону, сэр, очень срочно.

Это служило напоминанием о работе, о власти, о том, сколь мощная сила заключалась в одном-единственном слове, полетевшем по натянутым проводам. Его «да» или «нет», «покупайте» или «продавайте» было сигналом, несущим прибыль или разорение сотням мужчин и женщин, о существовании которых он никогда не узнает.

Ах, это приятное и сладкое ощущение собственной власти!

Были вечера дома, когда, поразмыслив над каким-нибудь вопросом, он принимал решение, которое никто не смел обсуждать.

– Рейчел, на Рождество едем в Брайтон. Мне там больше нравится. Пригласим пятнадцать-двадцать гостей – разошли приглашения, только покажи мне, прежде чем отправлять. Не хочу видеть Уилли Кана – слишком много пьет, а то, что выпил, удержать в себе не может. Твою подругу Нейл Джейкобс? Нет, она мне не нравится. Пригласи Нину Чесбро, хотя она, возможно, откажется.

Или:

– Рейчел, мне надоели золотые стены в гостиной. Сначала было забавно, а теперь смотреть на них не могу. А кстати, я нашел симпатичного пони для Габриэль, из Стоунихерстской конюшни. Габриэль пора научиться ездить верхом.

И он вопросительно смотрел на дочь: длинноногую, замкнутую девочку, умную и развитую не по годам, лицом не похожую ни на него, ни на Рейчел – только длинный прямой нос выдавал ее национальность, а так у нее были копна светлых волос и ярко-голубые глаза – глаза Жана Блансара.

Девочка проводила все свое время с гувернанткой, боннами или учителями – он едва ее знал, главное, что этот ребенок принадлежал ему, и этого было довольно. Иногда он видел из окна автомобиля, как Габриэль идет на урок танцев – она улыбалась и махала ему рукой; или слышал протестующий детский голосок из комнаты, отведенной под класс, и с веселым удивлением думал, что этот маленький бесенок – с характером!

– Габриэль меня беспокоит, – признавалась Рейчел. – Мадемуазель говорит, что не справляется с ней.

– Может, просто не знает как, – хмыкал Джулиус. – Я бы сам ею занялся, будь у меня время. Возможно, она чересчур умна. Лучше отправить ее на континент, там она найдет себе ровню. Ну чему может научиться ребенок в Англии?

Итак, Габриэль ездила с гувернантками то во Францию, то в Германию, то в Италию, и Джулиус вспоминал о ее существовании, только когда она попадала в его поле зрения; самый нарядный ребенок на детском празднике, который устроила Рейчел, самая гордая маленькая наездница в парке, длинноногая девочка, убегающая от него вверх по лестнице, задорный заразительный смех; тоненькая фигурка, ныряющая в бассейн в Мейденхеде до завтрака, пока все спят. Заметив, что за ней наблюдают, она прикладывала к губам пальчик и заговорщицки подмигивала ему, удивляя его этим спонтанным жестом. Тогда он думал: «Надо что-то делать с Габриэль» – и тут же про это забывал, потому что больше не видел ее в тот день.

Были ночи, когда он лежал без сна, закинув руки за голову, уставившись в стену и ощущая рядом тепло безмятежно спящей Рейчел. И тогда в его мозгу пробуждалось воспоминание о жалобных звуках флейты, об этом голосе красоты – песне, шепоте, невыносимом крике; в темноте перед ним представало бледное счастливое лицо Поля Леви с приставленной к губам флейтой, а затем – горящий взор молодого раввина, и Джулиус вспоминал исступленный восторг в его голосе, что летел ввысь; этот голос и мелодия флейты сливались в унисон, поднимались выше белых облаков, к самой далекой звезде, к воротам заветного города.

И тогда Джулиуса охватывали тоска и одиночество. Он закрывал уши руками, лишь бы не слышать больше этой мелодии – насмешливой, жестокой, назойливой. Нет, это не его песня, не его одинокая нота.

Внутри нарастало сопротивление, он по-детски жалобно шептал: «Не надо, не надо». А после забывался тяжелым сном и кричал, потому что боялся старого кошмара, где некто в черном капюшоне глядел ему в глаза – то были одновременно смерть, ужас и беспросветное одиночество. Но наступало обычное серое утро, он вновь просыпался могущественным Джулиусом Леви, и все ночные страхи казались пустяком и забывались в работе и развлечениях. Поль Леви – призрак, что напрасно играл на флейте никому не нужную музыку. Он, Джулиус, – вот кто настоящий чародей и властитель мира. Он сидел в своей конторе за письменным столом, возвышаясь над уличным гулом и толпами людей. Вокруг стрекотали печатные машинки, переговаривались работники. Он уволил одного управляющего – тот выполз из кабинета, как побитая дворняга, – и повысил другого: тот от радости вьюном вился возле него, как пес, которого, наоборот, похвалили. За завтраком Джулиус договорился о том, что в Шеффилде будет немедленно начато строительство нового кафе, – к полудню чертежи и подписанные бумаги уже лежали у него на столе. Потом побеседовал с Мариусом из Парижа – тот хотел, чтобы Джулиус вложил капитал в кафе на бульваре Осман. Далее он нашел час, чтобы лично проинспектировать шоколадную фабрику в Мидлсексе, которую планировалось расширять. Уезжал Джулиус под восторженные крики рабочих, выстроившихся вдоль дороги. Он улыбнулся им и помахал рукой, а потом постучал в стеклянную перегородку водителю: