Лев Толстой. Психоанализ гениального женоненавистника - Мария Баганова

Подобное отношение к жизни вкупе с садистскими склонностями выливается в женоненавистничество. Он систематически терроризирует свою юную жену, разрушает ее самооценку, подрывает ее авторитет в семье. Он умнее, опытнее, талантливее, уверенней в себе, он старше – и постепенно он почти полностью подавляет ее личность. Женщина смиряется со своей ролью «самки и переписчицы», находя счастье в служении своему гению-супругу и воспитании детей.

Но у самого Толстого примирения с жизнью не происходит! Помимо разнообразных недостатков, которые он постоянно находит в своем доме и в окружающей действительности, его преследуют свойственные эпилептоидам приступы патологического страха смерти, которые он называет «арзамасской тоской». Они приводят его к такому отчаянию, что он готов повеситься на перекладине у себя в комнате. И он бы это сделал, если б не появились другие аспекты аффект-эпилептической психики! Толстой нашел выход в мистицизме. Вот тут важна записанная Толстым сказка про свалившегося в пропасть охотника.

Представьте себе человека, до крайности измученного этим вечным ужасом и страхом смерти, который ищет ту соломинку, за которую он бы мог схватиться для спасения, и он находит… Его неудовлетворенная потребность в любви, которая сублимируется в религиозность, мистицизм, любовь к Богу. Добродетельность, отказ от барства, вся его мораль и проповедь объясняется нам, благодаря этим психопатическим переживаниям. Однако и тут он не находит покоя!

Эпилептоидная склонность все осуждать, критиковать и сверхвысокая самооценка приводят к тому, что он не может найти удовлетворения в рамках официальной церкви. Толстой пересматривает церковные догматы, пишет собственное Евангелие, и в результате следует его отлучение от Церкви. Но это его не останавливает: по воспоминаниям его военных знакомых, Лев Николаевич не робкого десятка. В его доме царит культ его собственной личности. Жена и дети трепещут перед ним. Никто в доме не смеет шагу ступить без его разрешения. Он ни на минуту не сомневается в своем величии, порой даже сравнивая себя с Христом или принимая подобные сравнения.

Но если в юношеские и зрелые годы депрессии носили лишь эпизодический характер, вклиниваясь в аффективную натуру Толстого наподобие неких темных провалов, то с годами они становятся все чаще, все длиннее, и, наконец, в его эпилептоидной психике наступают перемены: аффективный период полностью уступает место депрессивному. Из вспыльчивого, угрюмого, сурового, замкнутого, вечно ссорившегося со всеми барина он превращается в нечто противоположное: в «святого» подвижника, в чрезвычайно добродетельного и сенситивного проповедника «любви братской», «непротивления злу» и «толстовства». Я сам мог наблюдать его чрезвычайную слезливость, да и сам Толстой признавался, что стал слаб на слезы. Из его статей я знаю, что он реагировал чрезвычайно остро на всякую несправедливость, на всякое зло. Такая чрезвычайная сенситивность и эмотивность – тоже симптоматичны для аффект-эпилепсии, только для другого ее полюса. Еще одно проявление депрессии – отвергание всякой радости, искусства, красоты, чужого и даже своего собственного раннего творчества…

Но супруга привыкла к его жесткой доминации! Она не может принять перемен в своем муже и теперь берет частично его роль тирана – на себя. Это достаточно несложно: ведь уже давно все хозяйственные заботы, вся практическая сторона жизни лежит исключительно на ней. Муж ее по сути – престарелый ребенок. Теперь она лишает свободы своего гениального супруга, решая за него, что ему следует делать, а что нет, куда можно ехать, а куда – нельзя. Возможно, у нее был и иной мотив: за годы брака она многого натерпелась, многим пожертвовала, а теперь доминант был ослаблен и уязвим, и она принялась мстить, сама того не сознавая. Теперь она мучила и изводила своего бывшего тирана.

Положение обостряется с появлением в доме «толстовца» Черткова, имевшего возможность изучить внутреннее устройство секты. Он красив, обходителен, хороший психолог, обладает сильным властным характером… Возможно, он не настолько лжив, как это представляется графине, но, безусловно, он блюдет свои интересы. А к Толстому наконец приходит любовь, его скрытые гомосексуальные склонности берут верх, и он влюбляется в господина Черткова! Безусловно, в силу преклонного возраста писателя, это чисто платоническое чувство, но это не умеряет его силу и страстность. Я не был склонен относить свидетельства об этом гомосексуальном романе лишь на счет фантазий Софьи Андреевны, поскольку эти «фантазии» подкреплялись многочисленными деталями, подмеченными мною лично. В частности об этом говорил и такой такой пикантный момент: г-н Чертков настоял, чтобы на покойника надели именно его подштанники.

Супруга, привыкшая подмечать любые изменения его непостоянного настроения, быстро поняла, в чем дело. Тем более что среди ее знакомых наличествовали люди, способные просветить ее на этот счет. И конечно, она принялась отчаянно ревновать!

Но за долгие годы жизни со столь сложным и непростым человеком, как Лев Толстой, графиня дошла до морального и нервного истощения, она вымотана. Ее нервозность перешла в болезнь, диагностированную блестящим психиатром Григорием Ивановичем Россолимо, в чьем вердикте у меня не было никаких оснований сомневаться. Тем более что я и сам видел многочисленные признаки и без сомнений отнес бы Софью Андреевну к истероидному типу, о чем явно свидетельствовали ее театральные покушения на самоубийство, каждый раз рассчитанные на то, что ее вовремя остановят. Так что, говоря о том, что графиня «ломает комедию», доктор Маковицкий был отчасти прав, но только отчасти. В данном случае действительно было затронуто то, что составляло смысл ее жизни. Создавшаяся ситуация угрожала ее практическим материальным интересам: муж грозился лишить детей доходов от издания своих произведений. Софья Андреевна, привыкшая блюсти интересы детей, не в силах была допустить подобного и принялась яростно защищать семью.

Но и Чертков не сдавался! Он обладал недюжинной смелостью, твердым и властным характером и теперь твердо решил добиться поставленной цели – стать апостолом новой церкви. Для этого он активно вербовал себе сторонников среди близких Толстого – его дочь Александру, его личного врача… Поэтому он был так категорически против того, чтобы допустить к умирающему Толстому священника.

Да, Лев Николаевич Толстой оказался в страшной ситуации. Он был раздираем надвое между привязанностью и долгом по отношению к супруге, прожившей с ним без малого полвека, и новым для него страстным и нежным чувством к своему «милому другу». И результатом этой страшной борьбы стало его непродуманное, поспешное, бессмысленное бегство, приведшее в конечном итоге – к смерти.