Ермак. Отряд - Игорь Валериев

«Индия – Британия. Первый звоночек», – щелкнуло у меня в голове.

– Сергей Сергеевич написал в своём отчёте, что этот яд является стабильным веществом и он может храниться в течение длительного времени и даже при экстремальных условиях. Очень высокие или очень низкие температуры, – продолжал рассказывать Николай. – Официального описания клинической картины отравления этим ядом у нас нет, но Боткин ищет англоязычный журнал, в котором давно читал, что основные признаки отравления этим веществом включают рвоту, понос, в рвотной массе и стуле могут быть жилки крови. Сильное обезвоживание может быть результатом падения кровяного давления. Другие признаки и симптомы могут включать в себя галлюцинации, судороги и кровь в моче. В течение нескольких дней у человека могут отказать печень, селезенка, почки. Симптоматика и время до смерти зависит от количества принятого яда. Причём при попадании этого фитотоксина в человека при вдыхании симптомы совершенно другие. Там всё заканчивается отёком легких. Здесь же при исследовании внутренностей было установлено, что у родителей и брата одинаковое поражение печени, селезенки, почек и других органов. Вот так вот, Тимофей, почти как настоящий медикус начал изъясняться после всех этих отчётов. Как не про родных людей говорю!

Император опять начал заводиться.

– А каким образом яд попал августейшим больным? Это смогли выявить? – быстро задал я вопрос.

– Всё опять на уровне предположений. Либо суп, либо компот. И всё это только на основании того, что и компот, и суп Ольга практически не пила и не ела, в отличие от других, – Николай в раздражении ударил кулаком по столу и подхватил пустую пепельницу, чуть не свалившуюся со стола. – И представляешь, Тимофей, у них нет ни одного подозреваемого! Как это понимать?! Где их работа?! Разогнать их, что ли, всех?

«Вот это я точно попал! Если жандармы и следователи ничего не накопали, то что я-то смогу? Если считать от девятого сентября, то прошло уже пятьдесят дней. Точнее, пятьдесят первый уже идёт. Полный попадос, как говорилось в девяностых моего мира», – мысли пролетели в голове, а я смотрел на бушующего императора, тискающего в руках пепельницу, но, в отличие от отца, не смогшего её смять.

– Николай Александрович, а проверяли всех? Я имею в виду, всех тех, кто находился в Ливадийском дворце, и всех, кто имел в него доступ, включая последнего поставщика дров.

– Как докладывал мне новый шеф жандармов Святополк-Мирский Пётр Дмитриевич, его следователи допросили всех, включая и их родственников. И ничего! Представляешь, Тимофей, ничего! Ни одной зацепки, по его словам, – император наконец оставил пепельницу в покое, притулив её на конце стола. – Ширинкин заменил всю прислугу, которая была в Ливадии на новую. Клянётся в её надёжности. А толку-то?! И те были надёжными. Многие по двадцать-тридцать лет отслужили. Некоторые ещё при моём прадеде начинали.

– А как давно делал доклад Пётр Дмитриевич?

– Да больше месяца уже прошло. А что?

– А за теми слугами, которые остались в Ливадийском дворце, и за теми, кто был отстранён от обслуживания вашего семейства, наблюдение было поставлено?

– Не знаю. У Евгения Никифоровича спросишь. Он у меня сейчас в опале. Дрожит за своё место начальника дворцовой полиции. Столько полномочий у человека, а результатов нет, – Николай в раздражении вновь ударил по столу, и пепельница всё-таки упала на пол.

Подняв серебряное произведение Фаберже с пола и водрузив его на столик, я задал ещё один вопрос:

– Вы теперь с семьей будете проживать в Гатчинском дворце?

– Да, Тимофей! По словам Ширинкина, здесь наилучшая система охраны. Намного лучше, чем в Александровском, где мы жили. Так что я теперь, как и мой папа́ после смерти деда, сижу здесь в затворничестве. Сижу и боюсь. Больше не за себя, а за Лену и детей. – Николай замолчал и зябко передёрнул плечами. – Как это мерзко, оказывается, быть отравленным. И как страшно, оказывается, ждать того, что и тебя могут отравить. Лучше уж бомбисты!

– Ваше императорское величество, – я вскочил из-за стола и вытянулся во фрунт, – приложу все усилия по поимке злоумышленников! Никто не уйдёт от возмездия!

Новый всероссийский император с какой-то отеческой усмешкой посмотрел на меня, потом досадливо махнул рукой и произнёс:

– Тимофей, хоть ты не разочаровывай меня. Не становись похожим на всех тех дуболомов, что вьются около трона. Садись давай, я ещё не всё сказал.

Дождавшись, когда я опять сяду, продолжил:

– По поводу возмездия я и хотел поговорить. Мне нужны улики. Хотя бы косвенные. Но желательно…

– Я понял, Николай Александрович, – кнопку «дурак» я выключил. Начинался очень интересный разговор.

– Я надеюсь, что понял. Помню, как после разговора с тобой мои неудавшиеся убийцы Белков и Эстре очень активно сотрудничали со следствием, а также помню про пять точек боли, которым тебя старик-кореец обучил. Надеюсь, ты используешь все свои умения при расследовании этого дела, – император зло ощерился и продолжил: – Считай, Тимофей, что ты в Хабаровске, где говорил покушавшимся на меня, что здесь закон – тайга, прокурор – медведь.

«Вот это да! Вот это Николя жжёт! Это уже не карт-бланш, а какой-то полный беспредел получается. Как бы меня за расследование такими методами самого потом не определили на каторгу или на танец с “конопляной тётушкой”. В моем времени-пространстве Николай сдавал своих приближённых, как пустую стеклотару», – подумал я.

Видимо, в моих глазах что-то отразилось. Не знаю что, но государь, резко протянув руки через стол, взял мои ладони и произнёс, глядя мне в глаза:

– Мне отмщение, и аз воздам, Тимофей. А ты – мой клинок мести.

Взгляд императора был, я бы сказал, с сумасшедшинкой, но ладони сухи, а пожатие крепкое.

– Я сделаю всё, что смогу, Николай Александрович, – не отводя взгляда, произнёс я.

– Хорошо, иного я и не ждал. Все материалы по делу и любую помощь получишь у Евгения Никифоровича. Мой указ даёт тебе неограниченные права, но постарайся всё-таки соблюдать секретность. Для Российской империи мои родители и брат умерли от брюшного тифа. Со всех, кто знает правду, взяты подписки о неразглашении, – император наконец-то отпустил мои ладони. – Понимаю, что полностью сохранить правду не удастся, но пускай это будет на уровне слухов. Ни к чему смущать души подданных тем, что можно взять и отравить русского императора, императрицу и их детей. Поэтому это дело до уголовного судопроизводства доводить не будем.

Произнеся последнюю фразу, император мрачно замолчал, а у меня в голове закрутились шестерёнки, скрип которых говорил о том, что есть ещё какая-то тайная подоплёка случившегося, и сейчас я её, возможно, услышу.

– И ещё, Тимофей, мой папа́ предполагал, кто совершил отравление, – лицо Николая посерело на глазах, и ему внешне после этого можно было дать и все шестьдесят, – но я пока тебя не ознакомлю с теми материалами, которые он передал мне. Посмотрим, выйдешь ли ты на этот след. Мне очень бы хотелось, чтобы папа́ ошибся.