Крутые мужики на дороге не валяются - Катрин Панколь

Алан сидит, прислонившись к стеклу, башенка пепла растет на кончике сигареты. Он молчит. Ждет продолжения. До него, кажется, ничего не дошло, или ему на меня наплевать. Терять мне больше нечего, и я подвожу черту:

— Я возвращаюсь домой и больше слышать о тебе не желаю. Мое письмо можешь порвать, это была ошибка молодости! Я написала его в минуту растерянности, в порыве самобичевания… Такое со всяким может случиться… Поэтому забудь про письмо, выбрось из головы меня и отправляйся трахаться со своей кикиморой, кем она у тебя служит, манекеном в «Блумингдэйле»? Вот, собственно, и все. Если тебе лень везти меня к Бонни, так и скажи, не стесняйся, я пешочком дойду.

Его ухмылка из ехидной превращается в прямо-таки издевательскую:

— Так и пойдешь? Ночью? Через парк?

— А что тебя это вдруг взволновало? Думаешь, я боюсь?

По правде говоря, боюсь я до умопомрачения. Внутренне содрогаюсь от страха и тайно надеюсь, что он проявит галантность и благополучно доставит меня к Бонни, невзирая на все мои оскорбления и угрозы. Мне хорошо известно, что происходит по ночам в Централ-парке, поэтому я скорее согласилась бы им свечку подержать, чем оказаться в этом диком месте хотя бы на минуту.

— Видишь ли, я бы на такое не решился. Здесь очень опасно.

— Не опаснее чем в Булонском лесу! Все-то у вас, америкосов, самое-самое! Вечно стремитесь к мировым рекордам! Тоска зеленая! Скажу тебя честно: я вас всех ненавижу, а тебя особенно!

— Ну, если я тебе настолько противен…

И он широким жестом распахивает дверцу кадиллака, приглашая меня покинуть машину. Я остолбенело смотрю на него. Неужели он и вправду выкинет меня из салона? Бросит на съедение волкам! Это уже не просто жестокость, это преступное невмешательство, влекущее за собой гибель утопающего.

Я колеблюсь. Выбираю между честью и жизнью.

Решение не очевидно. Как поступить? Кануть в ночь с гордо поднятой головой и пасть смертью храбрых под ближайшим кустом? Или вернуться в теплый, уютный вражеский стан, безропотно сдав оружие?

Я замираю в нерешительности.

Все это время Алан молча смотрит на меня, одной рукой придерживая дверцу.

— Знаешь, мне даже нравится, когда ты выходишь из себя, не пытаешься показать, что ситуация под контролем…

Я смотрю на него, готовая вновь сорваться, я напугана и никуда не хочу идти.

Меня страшит темнота.

Меня пугает парк.

Похоже, полицейские сюда больше не заходят, а банды подростков дежурят на каждом углу и набрасываются на безвинную жертву, оставляя на месте преступления хладный труп…

Из гордости я ступаю одной ногой на землю, а про себя молюсь изо всех сил, заклинаю всех святых на всех небесах: пусть Алан схватит меня за руку, обзовет идиоткой и запихнет обратно в машину. Я опускаю вторую ногу. Вытягиваю руку, стараясь удержать потерять равновесие, встаю. Спешить мне некуда… Ну сделайте же что-нибудь, Господь и компания, побыстрее, пожалуйста, а не то я вернусь в родную Францию не целиком, а частями.

И в это мгновение сильные руки подхватывают меня и втаскивают назад. Моя голова послушно падает ему на плечо, ледяные губы и нос утыкаются в белую рубашку. Сжимая пальцами мой подбородок, он медленно поднимает его, и мое лицо оказывается у него в ладони. Он откидывает мои волосы назад. Проводит пальцами по векам, обзывает меня идиоткой, упрямой ослицей, нажравшейся улиток, Жанной д’Арк придурочной, потом заключает в свои объятия и склоняется надо мной. Я не противлюсь. Он придвигает мои губы поближе к своим, которые тихонько принимаются за дело: не спеша слизывают аммиачный вкус жидкости для стекол, раздвигают их, обдают сладким теплым дыханием, ритмично покусывают, язык разжимает зубы. Он целует мастерски, твердо, и я безвольно плыву по течению, исторгая слабый стон. Он замирает, смотрит на меня, улыбается. У меня мороз пробегает по коже. Вдруг он хочет посмеяться надо мной? Неужели я попалась? Он снова смотрит, снова улыбается и снова принимается целовать — медленно, медленно, будто ему некуда спешить. Я прижимаюсь к нему, падаю на красное кресло кадиллака и смакую…

Смакую каждое мгновение.

В четверть двенадцатого он доставляет меня к дому Бонни. Желает спокойной ночи. Я молчу, с трудом выбираюсь из автомобиля. Ноги у меня подкашиваются, в горле застрял комок, я ни слова не могу вымолвить. Бреду в полусне, плыву как в тумане, едва не врезаюсь головой во входную дверь и вдруг слышу его голос. Я оборачиваюсь. Он вышел из машины, стоит, прислонившись к дверце, жестом просит меня подойти.

Я подплываю к нему.

— Что ты делаешь завтра? — спрашивает он.

Я пытаюсь что-то ответить.

— Хочешь провести вечер со мной?

Я молча киваю. Голосовые связки бездействуют.

— Встретимся у Бонни в половине восьмого?

— Ладно.

Он как-то странно улыбается и оглядывает меня с головы до ног. Я не знаю, как себя вести. Куда девать руки, ноги, что делать с лицом. Я топчусь на месте, отчаянно жестикулирую. Пытаюсь соорудить красивую фразу, типа до свидания, спасибо и до завтра, но поизящнее. Получается нечто на редкость изощренное, я увязаю в словах. А он улыбается и выручать меня не спешит. Потом садится в машину и трогается с места, на прощание картинно помахав рукой. В его улыбке явно читается торжество: я досталась ему без всякого труда. Стоило однажды поцеловать меня во мраке парка, и вот я уже ничем не отличаюсь от других, в частности от той, к которой он поехал на свидание.

Я НЕ ПОХОЖА НА ДРУГИХ ЖЕНЩИН.

Я НЕ ПОХОЖА НА ДРУГИХ ЖЕНЩИН!

Я с силой швыряю сумку в дверцу машины. Алан делает вид, что защищается от удара, прикрывает лицо рукой и отчаливает. А я подбираю с тротуара пудреницу, документы и ключи. Ночной портье дремлет у входной двери. Он ничего не заметил. Я так и киплю от негодования. Стоя на четвереньках посреди улицы, я собираю свои вещи, стараясь не терять достоинства, и молюсь, чтобы Алан не увидел меня издалека в зеркало заднего вида.

Война объявлена, и, можете не сомневаться, победа будет за мной!

Странная сцена ожидает меня в жилище Бонни Мэйлер.

В своем хорошеньком костюмчике с иголочки она сидит на корточках у низкого стеклянного столика и, не отрываясь, смотрит на пластиковую упаковку, совершенно ничем не примечательную: в таких здесь продают мороженое. Чудно все это — не в правилах Бонни Мэйлер баловаться сладким по ночам.

Она сидит, уставившись на упаковку, время от времени заглядывая в документ, который держит в руке. По-видимому, Бонни раздобыла инструкцию по поеданию мороженого в ночи.

Она даже не заметила, как я вошла.

Я покашливаю. Бонни поднимает голову, подпрыгивает от неожиданности, хватает коробку, бережно ставит на колени, а потом, истошно вопя, швыряет ее обратно на столик. Задев стопку роскошных глянцевых журналов, коробка плюхается на белый коврик.