Итак, вас публично опозорили. Как незнакомцы из социальных сетей превращаются в палачей - Джон Ронсон

Мужчина, сидевший рядом с ним, представился. Он сказал, что его зовут Голан и что он работает на местного мэра.

«Я очень внимательно следил за вашей кампанией, – сказал Джиму Голан. – Двадцать семь тысяч голосов – это очень незначительный разрыв».

Позднее Джим писал, что был «польщен так, как никогда раньше. Никто не утруждает себя запоминанием демографического авторитета политика, находящегося на противоположной стороне земного шара».

Джим влюбился в Голана. Он сказал ему, что если тот поедет в Нью-Джерси, то займет важную, специально выдуманную позицию в штате, вроде должности особого советника губернатора. Голан согласился и по прибытии в Америку потребовал конкретный, особенно роскошный офис, уже отданный другому подчиненному Джима. Офис он получил.

* * *

Через несколько недель после визита Джима в «Берген рекорд» газета опубликовала статью о таинственном штатном сотруднике из Израиля. В тексте Голана называли «моряком» (он когда-то служил в израильском ВМФ) и «поэтом» (в старшей школе он написал целый сборник стихов). Джим опасался, что журналисты использовали какой-то секретный словарный код, но не знал этого наверняка и не мог ни с кем это обсудить. Вся администрация вела себя так, словно ничего не изменилось, но это не значило, что ничего не изменилось на самом деле.

– Люди не говорят губернаторам те вещи, которые, по их мнению, губернаторы не хотят слышать, – сказал он мне.

Джим начал отдаляться от Голана. Сказал, что ему нужно уволиться на благо всей администрации. Голан серьезно расстроился. Он предвидел отличную карьеру в американской политике, а теперь Джим бросал его в огонь ради спасения собственной карьеры.

Через несколько недель Джиму пришло письмо от адвоката Голана. Он угрожал засудить Джима за посягательства сексуального характера и харассмент.

– Когда я получил это письмо, у меня в голове возникло видение шкафа моей бабушки, в котором стоит фарфоровый сервиз, – сказал мне Джим. – И весь этот фарфор просто бьется вдребезги.

После трех лет во власти для Джима все закончилось. Он созвал пресс-конференцию, на которой объявил: «Я американец-гей».

Он признался в любовной связи, покинул пост губернатора, ушел с политической арены, зарегистрировался в аризонской клинике «Медоус», где ему диагностировали посттравматическое стрессовое расстройство.

* * *

– Вы виделись с Джеймсом Гиллиганом? – спросил у меня Джим, пока мы сидели в ресторане. – Ох, я обожаю Гиллигана. Я обожаю Гиллигана.

Честно говоря, с Джеймсом Гиллиганом я встретился в самом начале своего пути – через несколько дней после того, как Джона Лерер произнес свою катастрофическую извинительную речь в ходе ланча «Найт фаундейшн». Это немолодой мужчина с обеспокоенным лицом, тонкими волосами и очками в тонкой металлической оправе, выдающие в нем психиатра с Восточного побережья, коим он и является. Я сидел с ним в общем внутреннем дворике перед его квартирой в Вест-Вилладж. Он примерно лучше всех в мире осведомлен в вопросах того, как позор может повлиять на наш внутренний мир, и именно поэтому он так против возрождения этого явления в социальных сетях. Я хотел узнать, как он пришел к тому, что эта тема стала работой всей его жизни.

В 1970-х годах, сказал мне Гиллиган, он был еще молодым психиатром Гарвардской медицинской школы. Дни проходили за «лечением невротиков из среднего класса, вроде нас с тобой». Его абсолютно не интересовала странная эпидемия, охватившая массачусетские тюрьмы и психиатрические больницы, где происходили «самоубийства, и убийства, и бунты, и захват заложников, и поджоги, и все остальное, что только можно себе представить из опасных деяний. Убивали заключенных, убивали офицеров, убивали посетителей. Эта ситуация совершенно вышла из-под контроля, и это длилось на протяжении всего десятилетия. В одной только тюрьме совершалось одно убийство в месяц, а суицид – каждые шесть недель».

Заключенные глотали бритвенные лезвия и ослепляли или кастрировали себя и друг друга. Федеральный судья округа, Артур Гаррити, издал указ, чтобы служба исполнения наказаний разобралась в этом хаосе с привлечением команды психиатров. Гиллигана пригласили возглавить эту группу. Он согласился, но без особого энтузиазма. Он предположил, что виновные в тюремном насилии окажутся психопатами.

– Меня учили, что психопаты таковыми рождаются, – сказал он, – и что они хотят только одного: манипулировать тобой, чтобы им скостили срок.

Он считал их чуть ли не существами другого вида. И первоначально такими они ему и показались, когда он впервые оказался в стенах больницы «Бриджуотер» для душевнобольных преступников.

– Одним из первых людей, что я там встретил, оказался сутенер из бостонских трущоб, – сказал Гиллиган. – Он убил нескольких девочек, он убил и других людей. Совершил несколько убийств в общине, пока его наконец не арестовали. Потом его отправили в тюрьму на Чарльз-стрит, где он ждал суда. И вскоре он убил там одного из сокамерников. И там сказали: «Он слишком жесток, чтобы ожидать суда в тюрьме. Нужно отправить его в Уолпол, колонию строгого режима». И он убил кого-то там. И тогда мы встретились. Он был похож на зомби. Он ничего не говорил, был скорее параноиком, чем явным психопатом, но с ним явно было что-то не то. Его все до смерти боялись. Я подумал: «Этого парня не вылечить». Но нужно было обеспечить безопасность людей. Так что мы поместили его в закрытое помещение, и в течение дня я говорил сотрудникам: «Отгородите его невидимой стеной. Держитесь в шести футах от него. Не толпитесь рядом с ним. Если создать толпу, вы можете пострадать».

На какое-то время так и повелось. Но в конце концов мужчина – и другие, похожие на него – немного расслабились. И то, что они сказали Гиллигану, оказалось для него большим сюрпризом.

– Все они сказали, что уже умерли, – сказал Гиллиган. – Самые неисправимые в своей жестокости личности. Они в один голос заявили, что умерли сами еще до того, как начали убивать других людей. Подразумевалось то, что они умерли как личности. Внутри они чувствовали себя мертвыми. Никакой способности чувствовать, никаких эмоциональных ощущений или даже физических. Так что некоторые резали себя. Или калечили разными жуткими способами. Не потому, что чувствовали вину, это было не покаяние за грехи, а потому, что они хотели понять, могут ли они чувствовать. Их внутреннее онемение приносило больше страданий, чем могла бы физическая боль.

Гиллиган записывал в блокноты свои наблюдения во время разговоров с теми мужчинами. Он писал: «Некоторые сказали, что они чувствуют себя как роботы или как зомби, что их тела пусты или набиты соломой, а не плотью и кровью, что вместо нервов и вен у них веревки или шнуры. Один из заключенных сказал, что чувствует себя как “разлагающаяся еда”. Души этих мужчин не просто умерли. Они были мертвы, потому что их души умертвили. Как это произошло?»

Ему казалось, что это и есть та загадка, которую его позвали разгадать в массачусетских тюрьмах и психиатрических лечебницах.