Невеста для сердцееда - Энни Берроуз

Должно быть, ему было очень непросто заставить себя остановиться. Особенно принимая во внимание, что он не привык ни в чем себя ограничивать. Если бы она была женщиной из его обычного окружения, события уже достигли бы вполне естественной развязки, и они потягивали бы вино вместе, весело болтая и смеясь.

Неудивительно, что лорд Дебен зол на нее. Возможно, если она заверит его в том, что вовсе не ждет предложения о браке, он толкнет ее обратно на диван, и они продолжат с того момента, на котором остановились.

Но ведь в конечном итоге это приведет к ее деградации. Ее семья будет невероятно разочарована, если когда-либо узнает о случившемся, что до самого лорда Дебена, он станет ее презирать.

Лучше вообще не навязываться ему. По крайней мере тогда она сможет уйти, придерживая обрывки того, что некогда было ее гордостью.

На лице Дебена застыло озлобленное выражение, когда он принялся приводить в порядок одежду Генриетты. Вытащив шпильки из прически, он мастерски уложил ей локоны и снова закрепил их, что свидетельствовало о долгих годах практики. Генриетта стояла не шевелясь. Не могла сформулировать ни единой связной мысли.

У Дебена проблем с речью не наблюдалось. Он отчитал ее, хотя ей было ненавистно скрывающееся за его действиями беспокойство о ней. Точно так же могли бы распекать старшие братья, застань ее за совершением каких-то глупых или опасных действий.

Так, значит, он все же тревожится о ней. Хотя бы немножко.

В противном случае просто воспользовался ею для удовлетворения собственных потребностей, а потом ушел прочь, бросив ее одну разбираться с последствиями.

Он так не поступил. Если судить по выпуклости в бриджах, он не до конца успокоился, однако стал приводить в порядок ее, чтобы она сумела вернуться в бальный зал с незапятнанной репутацией.

Это требовало значительных усилий.

За это Генриетта полюбила его еще больше.

Когда он отступил на шаг назад, чтобы окинуть ее критическим взглядом, она больше не дрожала.

Удивительно, как быстро тело оправилось от потрясения, хотя внутреннее состояние было отвратительным. Ей казалось, что она умирает.

— Что ж, идите, — хрипло произнес лорд Дебен. — Даже ваша тетушка заметит ваше отсутствие, если вы будете медлить.

Он не знал, как долго еще сумеет противиться искушению, если Генриетта останется здесь с таким горестным видом. Тогда он точно обнимет ее и уложит на диван. И обречет обоих на адовы муки до конца жизни.

— Тогда п-прощайте, — запинаясь, произнесла она, затем развернулась и бросилась к двери. Ненадолго замешкалась, возясь с тяжелыми бархатными гардинами, и повернула ключ в замке.

Не уходи…

Мольба замерла у него на губах, когда ей удалось открыть дверь. Переступив порог, она растворилась в ночи.

Оставив его в одиночестве. В абсолютном одиночестве.

Он бросился на диван и закрыл лицо руками.

На бал-маскарад леди Карлеон Генриетта не пошла. В том, что делать это совершенно не обязательно, ее убедило исчезновение лорда Дебена.

Поначалу некоторые люди говорили, что он, должно быть, уехал в одно из своих имений зализывать раны в одиночестве, другие же полагали это полной ерундой, не стал бы он так убиваться из-за какой-то костлявой невзрачной девчонки. Скорее всего, он отправился на скачки.

Но когда он не вернулся в город вместе с прочими любителями скачек, о его таинственном исчезновении заговорили с новым пылом. Строились предположения, что он сбежал с миссис Йардли, привлекательной вдовой, находящейся в стесненных обстоятельствах, но при этом отказывающейся принять руку помощи от состоятельных аристократов в течение двух лет. Едва ли случайность, что они исчезли примерно одновременно.

Три дня Генриетта изводила себя, воображая, как он удовлетворяет свой плотский голод в каком-нибудь уединенном любовном гнездышке с утонченной красивой вдовушкой, а потом миссис Йардли появилась на прогулке в Грин-парке в сопровождении своей тетушки, старой девы и компаньонки. Если верить одному светскому щеголю, который подошел поприветствовать их, они были ошеломлены открытием о том, что их потеряли. А узнав о подозрениях, миссис Йардли и вовсе вознегодовала. Оказалось, обе женщины испытывали легкое недомогание, из-за которого были вынуждены несколько дней провести дома. Как заявил молодой человек, судя по их покрасневшим носам и мутным глазам, они просто стали жертвами летней простуды.

Очень скоро Генриетта осознала, какой была наивной, полагая, что именно лорду Дебену придется иметь дело с последствиями их публичной ссоры. Он мужчина, и ему не нужно ни перед кем держать ответ. Он мог приказать подать ему экипаж и удалиться в одно из своих имений. Или отправиться на скачки. Или, щелкнув пальцами, призвать какую-нибудь покладистую опытную женщину, которая с радостью удовлетворит его нужды, в отличие от Генриетты, не сумевшей этого сделать. Если ею не стала миссис Йардли, то кто же?

Генриетте становилось все труднее притворяться, что ей дела нет до полных ненависти замечаний как бы про себя, прикрывая рот рукой, тем не менее достаточно громко, чтобы ей было слышно каждое слово. И так везде, где бы она ни появлялась. Даже тетушка заключила, что им вовсе не обязательно принимать каждое приглашение, поступающее от, как выразилась Милдред, «напыщенных сливок общества». И Генриетта стала постепенно отдаляться от светских кругов, в которых, само собой разумеется, будет вращаться после возвращения лорд Дебен.

Помимо прочего, она представления не имела, как справится с собой, когда снова его увидит, зная, что он проводил время в объятиях другой женщины, прикасаясь к ней, как прежде касался ее, доводя до исступления от страсти, а затем растворяясь в ее теле. Без остатка.

А чем еще он мог бы сейчас заниматься?

Каждую ночь, лежа в пустой постели, Генриетта предавалась подобным размышлениям. Не могла думать ни о чем другом и ничем отвлечься. Всякий раз, когда почти засыпала, тяжесть одеяла напоминала о его теле, вжимающего ее в диван. Ее кожа еще помнила прикосновения его рук. Генриетта становилась беспокойной, тело пылало, и она не знала, что с собой делать. Тщетно отбрасывала одеяло в сторону. Образ Дебена преследовал ее, и некого было винить, кроме самой себя. Он ведь предупредил, что, если поцелует ее, она уже никогда не будет прежней. Он сделает ее женщиной, понимающей собственное тело. Сказал, что она станет смотреть на мужчин, гадая при этом, смогут ли их губы вознести се на такую же высоту, что и его.

Правда, здесь он ошибался, но это слабое утешение. Единственным мужчиной, чьих поцелуев она жаждала, являлся он сам.

Иногда в течение дня Генриетта на несколько минут оставалась в одиночестве, тогда она доставала три носовых платка с монограммой, которые так ему и не вернула, и прижимала их к губам, закрыв глаза. Но это не могло сравниться с прикосновением его губ. Платки были холодными и мертвыми, и, проведя несколько недель спрятанными в дальнем ящике комода среди нижнего белья, совсем утратили его уникальный мужской запах.