Мадам придет сегодня позже - Сюзан Кубелка

Ну ладно, сейчас успокоится. Предвкушая третью ночь любви, забираюсь в белоснежные простыни, пахнущие свежестью и солнцем. На этом мягком, душистом ложе по воле Господа (и Фаусто) зародится мой ребенок. Не сегодня, не завтра. Но с середины следующей недели опять начнутся радостно опасные дни!

Приходит Фаусто, красивый как греческий бог, и становится надо мной на колени. Вода капает с его пениса, как из пожарного шланга.

— Я абсолютно чистый, — он подносит его к моему рту, — поцелуй, родная!

Доставляю ему удовольствие, хотя это не просто. У Фаусто все такое большое, что член с трудом помещается у меня во рту и я почти касаюсь его зубами. К тому же меня начинает тошнить, когда он проникает слишком глубоко. И как-то я все представляла себе иначе. Мы так долго не были вместе в последнее время. Я соскучилась по нежности, по ласковому слову!

Но Фаусто стонет от вожделения, часами, как мне кажется! Когда он, наконец, захочет меня?

Так, потихоньку насыщается. Ложится ко мне и начинает меня ласкать — там, где приятнее всего. Даже с первой попытки попадает в нужное место!

Но тут у меня вырывается вздох блаженства, и это было ошибкой. Он сразу отнимает руку. Не страшно, все равно я хочу, чтобы он вошел в меня.

Нежно его обнимаю, прижимаюсь к сильному телу. Я хочу его до боли. Хочу чувствовать, сжимать, целовать его! Он мой муж! И две последние ночи были чудесные.

Фаусто замечает это, высвобождается из моих объятий и поворачивается набок.

— Почеши мне спинку, — канючит он детским голосом, — меня кто-то укусил. Какая-то мошка. Сильнее почеши. Посередке. Каждый позвонок, вверх и вниз. А теперь под лопаткой. А-а-а-а-х, хорошо!

Его голос становится все тише. Он вдруг засыпает, ночью просыпается, начинает мастурбировать и кончает:

— … беременеешь!

Я не сплю до рассвета и раздумываю.

Две красивые ночи в Париже. Очевидно, это было уже чересчур! Теперь опять начнется засуха. Жарко — холодно. Кнут и пряник. Этот мужчина не может меня любить.

И как я не могу этого понять?

У меня вдруг начинается ужасная мигрень. Голова раскалывается. Все тело — от моего никому не нужного чрева до самого сердца — ноет.

Фаусто лежит рядом, похожий на ангела, и сладко спит. (Неудивительно после такого количества вина!) Время от времени у него вырывается легкий вздох. Его львиная грива занимает всю подушку. Кудри разметаны по моей щеке, рука лежит у меня на груди. Он такой тяжелый, что мне трудно дышать. Нет, что-то должно произойти. Так не может продолжаться!

Но на следующий день становится еще хуже.

Ранним утром Фаусто вдруг выпрыгивает из кровати. Ни поцелуя, ни слова объяснения. Когда я, наконец, отваживаюсь последовать за ним в ванную, он уже бреется.

— Дорогая Тиция, — начинает он, увидев меня в зеркале, — я должен с тобой серьезно поговорить! Твое поведение этой ночью — просто скандал! Я женился на тебе, потому что думал, на тебя можно положиться. Наконец маленькая веселенькая жена, сказал я себе, прекрасная венка, которая не зудит, не задает вопросов и не превращает твою жизнь в ад. А что происходит? Стоило мне создавать фирму и начинать работать?

Он ест меня глазами. Я пожимаю плечами.

— Ты думаешь только о постели! Ты всегда недовольна! Тебе вечно мало. Ты сексуально озабочена, как кошка по весне. Ты представляешь собой эротическую угрозу. Знаешь что? Твои нервы требуют покоя и свежего воздуха. Я принял решение: возвращаюсь один в Париж. А ты обживаешься и проводишь здесь лето. Я только что звонил матери, она тоже считает, что это прекрасная идея.

— Все лето?

— Я буду тебя навещать. По выходным. С пятницы до понедельника. Если хочешь, конечно. Ведь ты же страстно мечтала о доме. Разве не так? Теперь он у тебя есть. Можешь не спеша, без помех ознакомиться с ним. Можешь украшать, оформлять, чертить эскизы, придумывать, какую мебель сюда привезти. Ведь ты же любишь это? Ведь это смысл твоей жизни?

— Судя по твоему тону, ты уезжаешь уже сегодня?

— Я не могу оставаться. Работа зовет! Я молча выхожу из ванной.

С этим человеком мне отныне не о чем говорить!

После обеда Фаусто садится в «ролле» и уезжает в Париж. Перед домом, под самшитовой аркой, он небрежно прощается. Мимолетный поцелуй при заведенном двигателе. Высовывается ко мне, его голая рука с золотистым пушком торчит из окна.

На нем свежая голубая рубашка под цвет его странно мерцающих глаз. Он зажигает сигарету.

— Адье, моя сладкая козочка. Как я тебе завидую! Можешь целыми днями валяться на солнце. Эх, стать бы женщиной! Ты даже не подозреваешь, как тебе повезло.

Убирает ручной тормоз.

— Когда твои нервы успокоятся, я тебя заберу, — говорит он, не глядя на меня. — Отдыхай хорошенько. Природа — лучший лекарь. И не забывай — я люблю тебя!

Я провожаю его взглядом, пока «ролле» не сворачивает на проселочную дорогу и не исчезает. Он оставляет меня одну, без денег, без машины. Я знала, что у этого человека нет сердца. От такого мужчины нельзя беременеть. Его сын будет таким же, как он, и вдвоем они упекут меня в сумасшедший дом. Почему я вообще хочу ребенка от этого чудовища?

Потому что для этого ты выходила за него замуж, Тиция Сент-Аполл. Потому что хотела иметь семью, глупая корова! И с идиотской легкостью выбрала самого неподходящего!

Медленно тащусь обратно в дом, бросаюсь на кровать и реву. Потом звоню Глории.

— Приехать и забрать тебя? — спрашивает она без энтузиазма.

— Нет, пока не надо

— Почему пока не надо?

— Хочу выяснить кое-какие подробности.

— Разведись, — решительно говорит Глория, которая всегда терпеть не могла Фаусто. — Он тебе не нужен, этот мерзавец! Приедешь ко мне, мы увеличим фирму и завоюем Париж! Да знаешь, сколько мы всего вдвоем натворим! Кстати, у меня был Люциус Хейес.

— И что хотел?

— Узнать, как твои дела. Пытался разыскать тебя.

— Только не говори ему, где я. Прошу тебя!

— Не бойся, — отвечает Глория после короткой паузы. — Но он мне нравится. Он личность!

— Фаусто красивее.

— Твой Фаусто снаружи гигант, а внутри — пигмей. Ты меня понимаешь?

Я вздыхаю.

— Позвонишь, когда я тебе понадоблюсь? Обещаешь?

— Позвоню!

— Пока, родная. И используй свежий воздух.

— Пока, Глория. Буду стараться.

Вешаю трубку и остаюсь сидеть на кровати возле телефона. Надо что-нибудь придумать!

Я должна решиться, чего бы мне это ни стоило!

Дома, в Париже, прежде чем принять какое-то решение, я целыми днями молча сижу в квартире и ломаю голову. А перед тем как рассеяться туману, я надеваю красивое платье и поднимаюсь на Эйфелеву башню. И там, на самой верхушке, на высоте трехсот метров над Парижем с видом на весь этот потрясающий город, на меня чаще всего нисходит прозрение. Может, и здесь, в деревне, низойдет. Посмотрим.