Император Юлиан - Гор Видал

- Не знаю… - Макрина ненадолго замолчала. - Думаю, он не стал бы возражать. Хотя нет, возражать бы стал, но отнюдь не из ревности. Не думаю, что Юлиан был способен ревновать, но он не любил ни в чем излишеств. Я, кстати, тоже, но мне и не представлялось возможности позволить себе излишества в чем-либо, кроме еды. - Она хлопнула себя по животу. - Видишь, что из этого вышло? Правда, в Персии я еще сошла бы за красавицу. Там толстух обожают… - Помолчав, она вдруг спросила: - А он говорил обо мне с тобой, когда вы были в Персии?

Я покачал головой. Не знаю, что заставило меня солгать - скорее всего, моя давняя к ней неприязнь.

- Нет? Я так и знала. - Казалось, мой ответ ее ничуть не расстроил; поистине ее эгоизм не знает предела. - Перед отъездом в Милан Юлиан говорил мне, что если он только останется в живых, то обязательно на мне женится. Сплетники болтали всякое, но он не знал, что я беременна, - я от него это скрыла. Я только сказала Юлиану, что согласна стать его женой, но если у Констанция на его счет другие планы (так оно, конечно, и вышло), я не стану печалиться. Ну и отчаянная же я была девчонка!

- Он тебе писал? - спросил я.

- Ни строчки, - покачала головой Макрина. - Правда, вскоре после того как Юлиан стал императором, он велел вновь назначенному проконсулу Греции посетить меня и узнать, не нуждаюсь ли я в чем-нибудь. Никогда не забуду, с каким изумлением разглядывал меня этот проконсул: с первого же взгляда у него не осталось сомнений, что Юлиан не мог испытывать к этой толстухе никакого сердечного влечения. Как он был озадачен, бедняжка… Как ты думаешь, знал Юлиан о нашем сыне? Об этом ходили слухи.

Я сказал, что вряд ли. Так я, кстати, и думаю. Уж я-то, во всяком случае, никогда не говорил Юлиану об этом, а у кого, кроме меня, хватило бы на это смелости?

- Ты был знаком с его женой? - спросила Макрина.

- Да, когда мы жили в Галлии. Она была гораздо старше его и к тому же очень некрасива.

- Да, я об этом слышала. Впрочем, я и так не ревновала - его ведь заставили на ней жениться. Неужели он после ее смерти действительно наложил на себя обет безбрачия?

- Насколько мне известно, да.

- Странный он был все же! Будь он христианином, они бы наверняка причислили его к лику святых, и сейчас его бедные косточки лечили бы людей от желтухи. Так или иначе, с этим все кончено, правда? - Она обернулась и посмотрела на водяные часы. - А я опаздываю домой. Кстати, сколько ты даешь отступного сборщику налогов?

- Об этом заботится Гиппия.

- Да, в таких делах женщины разбираются лучше. Здесь нужно думать о мелочах, а нам, бабам, только того и подавай - мы, как та курочка, любим по зернышку клевать… - Макрина медленно, тяжело поднялась, пошатнулась и прислонилась к мраморной стене башни. - Да, хотелось бы мне побывать на римском престоле.

- Неужто? Не советовал бы: будь ты императрицей, тебя бы уже не было на свете. Христиане бы тебя давно прикончили.

- Нашел чем пугать! - Макрина вдруг всем корпусом повернулась ко мне, и ее огромные черные глаза сверкнули на солнце, как обсидиан. - Неужели ты не понимаешь, неужели не видишь, мой милый старый мудрый Приск, что за эти двадцать лет не было и дня, чтобы я не мечтала умереть?!

- И Макрина ушла, а я остался сидеть на ступеньках. Глядя, как ее грузная фигура, переваливаясь, пробирается сквозь толпу к зданию городского суда, я вспомнил прежнюю Макрину и признаюсь: на мгновение только что услышанный мною вопль, исторгнутый из самой глубины ее сердца, меня тронул. И все же это не отменяет того факта, что Макрина была и остается крайне неприятной женщиной. С тех пор мы с ней больше не разговаривали, хотя, встречаясь на улице, всегда раскланиваемся.

Юлиан Август

Неделю спустя после прибытия в Афины я встретился с иерофантом Греции. Поскольку я хотел сохранить эту встречу в тайне от проконсула, я назначил ее в библиотеке Адриана; она находится между римской и афинской агорами, и ее мало кто посещает.

В полдень я уже был в библиотеке и прошел прямо в северный читальный зал, как всегда с наслаждением вдыхая сухой воздух, насыщенный затхлыми запахами папируса и чернил, которые исходили от высоких ниш, где хранятся свитки и кодексы. В зале с высоким кессонированным потолком, поглощающим звуки (за такое архитектурное решение я мысленно поблагодарил покровителя Антиноя), никого не было. Здесь я и дождался иерофанта. В ожидании встречи я страшно волновался, ибо иерофант - святейший из всех смертных. Закон запрещает мне называть его имя, но я могу сказать, что происходит он из рода Эвмольпидов, одного из двух семейств, к которым по традиции должны принадлежать иерофанты. Он не только верховный жрец всей Греции, но также хранитель и толкователь элевсинских таинств, которым не менее двух тысяч лет, - не исключено даже, что они возникли на заре рода человеческого. Те, кто был допущен к таинствам, не вправе разглашать то, что они увидели и узнали. Все же мне хотелось бы привести слова Пиндара: "Блажен, кто, увидев эти обряды, сходит в царство Аида, ибо он знает жизни конец и данное Богом начало". Софокл же называл посвященных в таинства "трижды блаженными смертными, что, увидев эти обряды, сходят в Аид; ибо им одним там дарована истинная жизнь, остальных же ждет зло". Эти цитаты я привожу по памяти. (Секретарю: если в цитатах есть неточности, исправить.)

Элевсин находится в четырнадцати милях от Афин. Вот уже два тысячелетия в этом городе ежегодно устраиваются празднества, так как именно в Элевсине вернулась на землю Персефона после того, как ее похитил бог смерти Аид и сделал царицей загробного мира. После похищения Персефоны ее мать Деметра, богиня урожая, искала ее девять дней, позабыв о еде и питье (сейчас, когда я это рассказываю, посвященные видят, как перед ними вновь проходят таинства, но никто, кроме них, не знает, что я имею в виду). На десятый день Деметра подошла к Элевсину. Навстречу ей вышли царь и царица города и поднесли кубок ячменного отвара, сдобренного мятой; богиня осушила его одним духом. Старший царевич сказал: "Как жадно ты пьешь!", и тогда разгневанная богиня превратила его в ящерицу, но, тут же раскаявшись, наделила великой властью младшего сына элевсинского царя, Триптолема. Деметра вручила ему пшеничные колосья, соху и колесницу, запряженную змеями, и он стал разъезжать по миру, обучая людей земледелию. Впрочем, Деметра сделала это не только из раскаяния за содеянное, но и в награду за то, что Триптолем смог ей открыть, куда исчезла Персефона. Он рассказал, что гулял по полям, когда вдруг земля перед ним разверзлась и со стороны моря показалась колесница, запряженная вороными конями. Ими правил сам Аид, а в объятиях он держал Персефону. Накренившись, колесница на всем ходу устремилась под землю, и отверстие тут же закрылось. Поскольку Аид - брат Зевса, царя богов, нет сомнения, что он похитил дочь с молчаливого согласия Зевса, подумала Деметра и решила отомстить. Она приказала деревьям не приносить плодов, а цветам не расцветать, и земля вмиг опустела. Зевсу пришлось уступить. Если Персефона еще не ела пищи мертвых, она может вернуться к матери - изрек он. На беду, Персефона, находясь в Аиде, успела съесть семь гранатовых зерен и этого было достаточно, чтобы она осталась там навеки. Но Зевс сумел найти компромисс: шесть месяцев в году Персефона должна жить с Аидом и быть царицей загробного мира, а на шесть месяцев она будет возвращаться на землю к матери. Вот почему холодная, бесплодная зима длится шесть месяцев и столько же длится теплое, ласковое лето. Кроме того, Деметра даровала Аттике оливковое дерево и запретила выращивать здесь бобы. Во время таинств вся эта история представляется в лицах, но большего я сказать не могу. Одни говорят, корни элевсинских таинств на Крите, другие - в Ливии. Возможно, в этих местах и происходило нечто подобное, но нет сомнения, что Персефона вернулась на землю из царства Аида в Элевсине. Я сам видел пещеру, из которой она явилась.